...Не случайно рабский труд широко использовался лишь в единичных сословно-классовых обществах в тот или иной период их истории, включая древность, средневековье и новое время.
...
Вследствие неразработанности вопроса о структуре отношений добуржуазной частнособственнической эксплуатации обычно принято, как уже отмечалось, выводить рабскую и крепостническую формы эксплуатации не из способов соединения несвободных работников со средствами производства, а от одноименных сословно-правовых институтов, будто бы резко различающихся между собой объемом прав входивших в рабское и крепостное сословия, либо совмещать деление несвободных по способам соединения со средствами производства с делением их по сословно-правовому признаку, который в таких случаях принимается в конечном счете за определяющий.

Однако такая неосознанная подмена одних понятий другими, экономических правовыми, равно как и смешение их, является неправомерной и только запутывает суть дела. Она некорректна, потому что экономический и правовой подходы к типизации и классификации общественных отношений основаны на совершенно различных принципах, вследствие чего одноименные экономические и правовые категории не совпадают по своему содержанию. Один и тот же несвободный работник может быть рабом в сословно-правовом смысле и крепостным в экономическом плане либо крепостным в сословно-правовом значении данного понятия и рабом в экономическом плане. Дело в том, что почти в каждом сословии несвободных работников одни из них обычно были соединены со средствами производства как рабы, другие — как крепостные, третьи — как оброчные невольники. Например, в состав сословия крепостных в России XVIII—XIX вв. входили разряды крепостных (отпущенные на оброк, дворовые, месячники, безнадельные работники вотчинных и посессионных предприятий), которые не имели земельных наделов и эксплуатировались, в сущности, как рабы и оброчные невольники по способам соединения их со средствами производства.

Точно так же рабские сословия обычно включали в себя рабов, посаженных на землю в качестве самостоятельно хозяйствующих либо отпущенных на оброк. К ним относились, например, шублугали в Шумере, рабы-земледельцы в Ассирии, самостоятельно хозяйствовавшие рабы и рабы-арендаторы в ряде стран древнего Переднего Востока, аншахрики — частично освобожденные рабы и самостоятельно хозяйствовавшие рабы в древнем Иране, иеродулы в Малой Азии III—I вв. до н. э., наемные рабы в эллинистическом Египте, самостоятельно хозяйствовавшие рабы и рабы-издольщики в древней Индии, «посаженные на землю рабы» в Корее XIII—XIV вв. и в Китае XVII—XVIII вв., касимчи-кулы и ортакчи-кулы в Турции XVI—X.VII вв., рабы-издольщики в Индии XIV—XVIII вв. и т. д. Эти и другие подобные им категории несвободных работников эксплуатировались, в сущности, как крепостные и оброчные невольники по способам соединения их со средствами производства. Поэтому наличие всех, вместе взятых (за редким исключением), сословий несвободных работников следует рассматривать в экономическом плане в качестве единой системы насильственного, внеэкономического принуждения этих работников, которая включает в себя в различных количественных сочетаниях и рабство, и крепостничество, и оброчное невольничество как различные способы соединения несвободных со средствами производства и обусловленные данными способами формы добуржуазной частнособственнической эксплуатации.

«Экономические эпохи, — подчеркивал Маркс,— различаются не тем, что производится, а тем, как производится, какими средствами труда. Средства труда не только мерило развития человеческой рабочей силы, но и показатель тех общественных отношений, при которых совершается труд». «Археологический критерий», наконец, нимало не раскрывает и не характеризует логику и закономерности развития производительных сил.

Не более результативны и попытки брать в качестве критерия для различения формационных «уровней» производительных сил такие чисто количественные показатели, как «производительность труда» и «продуктивность общественного производства». Их неправомерность убедительно показал Р. М. Нуреев, который отмечал: «В ходе многочисленных обсуждений выяснились факторы, ограничивающие применение в сравнительном анализе такого важнейшего показателя уровня развития производительных сил, как производительность труда. К числу этих факторов следует отнести, во-первых, отсутствие сколько-нибудь надежных сопоставимых данных, характеризующих трудовую деятельность непосредственных производителей в древности и в средневековье, и, во-вторых, зависимость результатов труда в сельском хозяйстве — основной отрасли материального производства в докапиталистическую эпоху — не только от затрат труда, уровня развития общественных производительных сил, но и в значительной мере от природных условий хозяйствования на земле, от естественных производительных сил. Известно, например, что урожайность зерновых составляла в раннеклассовых обществах древнего Египта и Средней Азии (I тысячелетие до н. э.) сам-пятнадцать — сам-двадцать, в античной Италии (II—I вв. до н. э.)—сам-четыре — сам-десят, в средневековых Франции и Англии (XIII— XV вв.) —сам-три — сам-четыре, в условиях современного капитализма во Франции (XX в.) —сам-двадцать».

Упомянутые сдвиги выражались, например, в том, что сначала антагонистические классы включали в свой состав лишь меньшую часть населения, а промежуточный класс — его большую часть. Затем, во II—I вв. до н. э., удельный вес антагонистических классов в общей массе населения значительно увеличился (вероятно, до 40—50%), а в последующие несколько веков, особенно в период существования широкой сети военно-земледельческих поселений (III в. н. э.) и государственной системы надельного землепользования (IV— VIII вв.), когда основная масса крестьян фактически стала арендаторами государственной земли, возрос еще больше. Однако в связи с крахом указанной системы к середине VIII в. и значительным развитием системы частного землевладения он значительно уменьшился. Наконец, начиная с IX в. и вплоть до второй половины XIX в. доля антагонистических классов в общей массе населения страны стабилизировалась примерно на уровне 40—50%, временами то несколько увеличиваясь, то несколько уменьшаясь. Остальную часть населения составляли промежуточный класс и различные социальные прослойки, примыкавшие к антагонистическим и промежуточному классам. Наличие значительной прослойки самостоятельных крестьян и ремесленников, составлявших промежуточный класс, является характерной особенностью китайского сословно-классового общества, отличавшей его от многих других таких же обществ.

Важное место в методологических спорах советского периода занимал вопрос о формационной принадлежности стран Востока. Евгений Михайлович Медведев один из индологов, активно включившихся в дискуссию об азиатском способе производства, которая развернулась с новой силой в 60-х годах XX века. Специализируясь на истории средневековой Индии [1], он, тем не менее, посвятил ряд статей анализу социально-экономических отношений в древней Индии [2]. По его собственным словам, к этой проблеме он пришел «… в поисках истоков феодального землевладения, сложившегося к середине I тыс. н. э.» [3]. В ходе дискуссии Е.М. Медведев пришел к выводу, что решить проблему определения экономической формации для древней Индии можно только в случае разрешения теоретического вопроса о сущности рабовладельческого и феодального способов производства.
Между тем, полемика первоначально началась по поводу наличия в древней Индии крупных рабовладельческих хозяйств. На этом настаивали в своей монографии Г.Ф. Ильин и Г.М. Бонгард-Левин [4], а также Ш.А. Данге [6] В одной из первых своих статей, посвященных этой проблеме, Е.М. Медведев критикует это утверждение, называя его недостаточно аргументированным [7]. В этом он солидарен с некоторыми зарубежными авторами [8]. Там же он выдвигает положение о существовании в древней Индии трех укладов – рабовладельческого, феодального, первобытнообщинного, … в ходе становления для этих укладов были характерны неразвитые экономические формы, это объяснялось широкими возможностями развития классовых отношений вширь (здесь имелась в виду отсталая первобытная периферия). Конкретизируя свою мысль, Е.М. Медведев рассмотрел положение даса. Он пришел к выводу, что их статус отличается от рабского, более того, в одной из своих работ показал, что из них рекрутировались наемные работники karmakara и bhrtaka [9]. При соблюдении определенных условий даса могли освободиться. Постулируя неразвитость рабства, ввиду распространенности переходных состояний от свободы к рабству, Е.М. Медведев говорит и о слабом развитии феодализма, которому препятствовал недостаточный уровень производительности труда [9]. Следствием же его роста явилась хозяйственная самостоятельность рабов в древней Индии. Расцвет рабства, по мнению исследователя, пришелся на Маурьев, да и то только в центрах (например, в Магадхе). Но тезис о расцвете рабства при Маурьях вовсе не означает для Е.М. Медвдедва его доминирования как уклада. Наоборот, рабство всегда занимало незначительную нишу, определявшуюся созданием крупных хозяйств. Но даже и последние он остерегается называть рабовладельческими, говоря о том, что большинство работников таких хозяйств составляли кабальные, крепостные крестьяне. Анализируя положение дасов и шудр, Е.М. Медведев пришел к выводу, что это мелкие земледельцы, несущие те или иные повинности, но отнюдь не рабы. Например, в ганах и сангхах Северо-Западной Индии было всего два сословия – кшатрии и их зависимые крестьяне – даса. И дасы и шудры связаны термином dasya «унизительно служение».
В дальнейшем дискуссия приняла теоретический характер и Е.М. Медведев развил свои идеи в оригинальную концепцию, известную в историографии как концепция «вечного феодализма». Теоретическое обоснование этой теории началось с анализа роли государственного поземельного налога. Е.М Медведев утверждал, что в древней Индии рента и налог совпадали, что является показателем государственной феодальной земельной собственности на землю [9, c. 69]. Поземельный налог – bali, kara, bhaga и другие – соответствовали в древней Индии нормальным размерам феодальной ренты. Поэтому это и есть так называемая феодальная рента-налог. Феодальным собственником при этом является тот, кто реализует собственность, взимая ренту. Традиционной для Индии была ставка в 1/6 sad-bhagar – «шад-бхага». Эта ставка не менялась до XII века, то есть она покрывала весь прибавочный продукт, что характеризует ее как феодальную ренту. Помимо государственного феодализма, было и частное феодальное землевладение. Многие государственные должности в фискально-административном аппарате представляли собой бенефиции. Выплаты чиновникам не были фиксированы, а пропорциональны доходу с управляемой ими местности. Артхашастра и Махабхарата дают представление о служебных держаниях феодального типа. Чиновник, получавший в качестве бенефиция деревню, приобретал право на налог с нее. В древней Индии были безусловные и служебные наследственные феодальные владения, сходные с аллодом и леном. «Феодальное землевладение в древней Индии могло базироваться на различных условиях держания. В одних случаях, это было временное служебное землевладение, в других случаях – безусловное и наследственное» [9, c. 74]. Главную роль, по мнению Е.М Медведева, играла государственная собственность на землю. Частное феодальное землевладение широко распространилось, только начиная с Гуптов. Сущность экономического уклада в древней Индии он определяет как прафеодализм.
В этой связи, Е.М. Медведев выступал против трактовки эксплуатации, как связанной только с частной собственностью [10]. Одновременно он критиковал теорию «азиатского способа производства» за предложение ренту-налог рассматривать как специфическую функцию эксплицитно характерную для «азиатского способа производства», в котором не существует частной собственности на землю, а деспотическая власть царя имеет основой руководство общественными работами по орошению. Сам Е.М. Медведев говорил о феодальной сущности государственного поземельного налога [10]. Картину социально-экономических отношений в древней Индии он рисует следующим образом: 1) неразвитое рабовладение (множество переходных форм), патриархальное рабство; 2) феодальный уклад (с преобладанием государственной эксплуатации посредством ренты-налога 1/6); 3) частное феодальное землевладение основных типов – временные служебные бенефиции и наследственное безусловное.
Возникновение феодальной эксплуатации как государственной он связывает с родоплеменными отношениями, при которых существовали повинности, замаскированные под заработную плату (bhrti) царю за охрану от врагов [10].
Ввиду вышесказанного, Е.М. Медведев вообще отрицал за теорией «азиатского способа производства» право на самостоятельность, так как «… простое сложение двух способов производства не может считаться третьим особым способом производства [10]». Поскольку дискуссия все больше касалась основных понятий политэкономии, Е.М. Медведев обосновал свое видение термина «способ производства» и критериев систематизации таких способов. По его мнению, Г.Ф. Ильин, выдвигая в качестве критерия прогрессивность рабовладельческого уклада и влияние, оказываемое им на политическую структуру, нарушает принцип единства критерия. Такой критерий должен базироваться на количественном преобладании соответствующих производственных отношений в конкретном обществе. Далее он обращает внимание на тот факт, что нет единства в истолковании минимума признаков способа производства. В итоге, он приходит к выводу, что при определении способа производства докапиталистических формаций следует учитывать только производственные отношения, включающие организацию производства материальных благ и способы распределения полученного продукта. Производительные силы не могут служить ясным критерием, «.. так как невозможно установить специфику основанных на ручном труде рабовладения и феодализма» [10]. Проанализировав древнеиндийское общество по этому критерию, он продемонстрировал, что в Индии было характерное для феодализма самостоятельное хозяйство работников, располагающих орудиями производства. Так же присутствовало изъятие прибавочного продукта мелких земледельцев при сохранении ими необходимого продукта для воспроизводства хозяйства, что тоже характерно только для феодализма. В итоге, именно последний элемент производственных отношений – отношения по распределению – соответствуют принципу единства критерия, так как отвечают требованию классификации по однородным признакам.
Немаловажное место в работах Е.М. Медведева (по определению формационной принадлежности древней Индии) принадлежало анализу индийской общины [11]. Община являлась главным признаком теории «азиатского способа производства». Е.М. Медведев утверждал, что нет разницы, кто подвергается феодальной эксплуатации: один или группа. Главное – как распределяется прибавочный продукт, отношение внутри общины в этом смысле для определения способа производства роли не играют. Другим признаком сторонники теории называли государственную ренту-налог, но Е.М. Медведев напомнил, что рента, по Марксу – всеобщая форма прибавочного труда, труда, выполняемого безвозмездно, когда феодал – государство, то она совпадает с налогом. Кроме того, частная рента возникла из государственных повинностей путем передачи их отдельным лицам. Использование термина «феодальная эксплуатация» не предусматривает как необходимого условия именно частно-феодальную юридически оформленную собственность [12].
Как мы видели выше, в рамках дискуссии о формации в Индии, вопрос феодальной собственности приобрел важное значение. В рамках своей оригинальной теории Е.М. Медведев дал собственное определение феодальной собственности, базирующееся не на юридической основе, а на экономических характеристиках феодального способа производства. Прежде всего, он критиковал рассмотрение феодальной собственности только с позиций права феодала на распоряжение своей землей, так как таким образом феодальная собственность есть одновременно юридическая собственность феодала на землю. По мнению Г.Ф. Ильина, эксплуатация и рента возникают только с появлением собственности в указанном выше смысле. Е.М. Медведев утверждал, что налоговая эксплуатация по своей экономической природе феодальная и не связана с частной феодальной собственностью. Феодальная собственность как экономическая категория не может быть оторвана от отношений по производству и распределению. В этой связи, он приводил данное Марксом определение собственности, – «исторически конкретная форма отношений между людьми в процессе производства, по поводу присвоения средств производства и жизненных средств» [13].
По мнению Е.М. Медведева, медиевисты-западники, трактуя собственность только как юридическую категорию, уходят от вывода, что раздача бенефиций есть превращение государственных повинностей в частную ренту. В то время как государственная эксплуатация посредством земельного налога при раздаче долей дохода в условные пожалования является нормальной феодальной формой [13, c. 39]. В ходе развития феодализма в Индии происходил раздел прибавочного продукта между господствующим слоем феодалов и подчиненным слоем мелких феодалов, распоряжавшихся землей, но получавших ренту только как разницу между объемом прибавочного продукта и рентой-налогом в пользу господствующего слоя. В этой связи, Е.М. Медведев солидарен с Л.Б. Алаевым, предложившим концепцию существования 2-х разрядов феодальной собственности – «верховной» и «подчиненной» [14]. «Подчиненная» собственность здесь понимается как «частная собственность рентополучателя – плательщика поземельного налога» [15]. Право такой собственности не различает трудовую и эксплуататорскую собственность. В данном случае эксплуататоры, выплачивающие ренту-налог государству, составляют вместе с ним совокупного эксплуататора. Поэтому главным здесь является отношение между арендатором и арендодателем, а не отношения по перераспределению прибавочного продукта между верховным и подчиненным собственником. В случае «подчиненной» собственности экономическое принуждение имеет большее значение, поэтому регулируется более жесткими правовыми нормами. «Верховная» собственность опирается, в основном, на внеэкономическое принуждение. Обобщая анализ особенностей статуса собственности в древней Индии, Е.М. Медведев говорит: «Верховная собственность свободно переходит от государства к частному лицу и обратно. Соответственно, нет достаточных оснований противопоставлять государственный поземельный налог и ренту-налог в целом частной ренте. Феодал собирал такую же совокупную ренту-налог, как и фискальное ведомство» [15, c. 113]. Обобщенно можно сказать, что феодальная собственность имеет тенденцию к развитию от форм с преимущественно внеэкономическим принуждением к формам, в которых экономическое принуждение приобретает все более заметное значение. Последняя форма реализуется через рост частного (в юридическом смысле) феодального землевладения, представленного в Индии «подчиненной» собственностью.
Таким образом, Е.М. Медведев видел древнеиндийское общество раннеклассовым, многоукладным, включающим феодальный, рабовладельческий и первобытнообщинный уклады [16]. Переходным от первобытности к феодализму, где время формирования приходится на становление государственной формы феодальной эксплуатации (1-я половина I тыс. до н. э.).

Яранцев О., г. Магадан.

Литература и источники:

1. Медведев, Е. М. К вопросу о формах землевладения в Северной Индии в VI – VII веках / Е. М. Медведев // Проблемы востоковедения. – 1959. – № 1 ; Памятники средневековой индийской литературы как источник по истории социально-экономических отношений в феодальной Индии / Е. М. Медведев // Историография стран Востока, 1969 ; Города Северной Индии в VI – VII вв. / Е. М. Медведев // Страны и народы и Востока. – Вып. XIV. – М., 1972.
2. Медведев, Е. М. К вопросу о социально-экономическом строе древней Индии / Е. М. Медведев // Народы Азии и Африки. – 1966. – № 6 ; Феодальные отношения в древней и средневековой Индии / Е. М. Медведев // Народы Азии и Африки. – 1970. – № 3 ; Рента, налог, собственность. Некоторые проблемы индийского феодализма / Е. М. Медведев // Проблемы истории Индии и стран Среднего Востока. – М. : Наука, 1972. – 300 с. ; Генезис феодальной формации в Индии : очерки экономической и социальной истории Индии. – М. : Наука, 1973. – 200 с. ; Основные этапы развития феодальных отношений в Индии в древности и средневековье / Е. М. Медведев // Узловые проблемы истории Индии. – М. : Наука, 1981. – 272 с. ; Формирование эксплуататорских классов в Индии в древности и в раннее средневековье / Е. М. Медведев // Классы и сословия в докапиталистических обществах Азии: проблема социальной мобильности. – М. : Наука, 1986. – 248 с.
3. Медведев, Е. М. Изучение советскими историками проблемы формирования традиционного общества в Индии / Е. М. Медведев // Современная историография стран зарубежного Востока. М.: Наука, 1975. – С. 24.
4. Г. М. Бонгард-Левин, Г. Ф. Ильин. Древняя Индия. Исторический очерк. М., 1969.
5. Шрипад Амрит Данге. Индия от первобытного коммунизма до разложения рабовладельческого строя. М.: Наука, 1975. - 200 с.
6. Медведев, Е. М. К вопросу о социально-экономическом строе древней Индии / Е. М. Медведев // Народы Азии и Африки. - 1966. - №6.
7. A. L. Basham The wonder that was India.. L., 1967, c. 154. T. W. Rhys Davids. Buddhist India. L., 1903, с. 55.
8. Медведев, Е. М. Karmakara и bhrtaka. К проблеме происхождения низших каст / Е. М. Медведев // Касты в Индии. М., 1965.
9. Е. М. Медведев. К вопросу о социально-экономическом строе древней Индии / Е. М. Медведев // Народы Азии и Африки. - 1966. - №6. - С. 66, 69, 74.
10. Медведев, Е. М. Феодальные отношения в древней и средневековой Индии / Е. М. Медведев // Народы Азии и Африки. – 1970. - №3. – С. 73 – 75.
11. Медведев, Е. М. Опыт исследования древнеиндийской общины по данным топонимики / Е. М. Медведев // Индия в древности. (Сб. статей). – М., 1964.
12. Медведев, Е. М. Феодальные отношения в древней и средневековой Индии / Е. М. Медведев // Народы Азии и Африки. – 1970. - №3. - С. 77.
13. Медведев, Е. М. Рента, налог, собственность. Некоторые проблемы индийского феодализма / Е. М. Медведев // Проблемы истории Индии и стран Среднего Востока. – М. : Наука, 1972. – С. 39, 35.
14. История Индии в средние века. – М., 1968. – С. 113 – 118.
15. Медведев, Е. М. Основные этапы развития феодальных отношений в Индии в древности и средневековье / Е. М. Медведев // Узловые проблемы истории Индии. – М., 1981. – С. 110, 113.
16. Медведев, Е. М. Генезис феодальной формации в Индии / Е. М. Медведев / Очерки экономической и социальной истории Индии. – М. : Наука, 1973. – С. 94.

…Данные источники позволяют прийти к выводу, что возникшее еще в недрах первобытного общества рабство в ведийскую эпоху, во всяком случае в поздневедийский и эпический периоды, претерпело существенные изменения и приобрело законченную форму: отныне человек мог не только стать собственником другого человека, но и сделать его объектом имущественной сделки — купли-продажи.
В текстах гораздо чаще упоминаются рабыни, чем рабы. Вероятно, первых было больше. Такое же положение наблюдалось и в других странах: рабынь, особенно имеющих детей, легче было удержать в повиновении; число рабов-мужчин возрастает лишь с консолидацией класса рабовладельцев и укреплением государственной власти. Не исключено, что сведения о преобладании рабынь в ранний период свидетельствует о домашнем характере рабства, о сфере применения рабского труда.
В научной литературе нередко встречаются утверждения, что уже в ведийский период рабы широко использовались в различных сферах экономики, в частности обслуживали хозяйства знати. Утверждения эти основываются на косвенных данных, прямые отсутствуют. Материалы о характере использования труда рабов слишком скудны и не позволяют сделать какие-либо определенные выводы.
Дети от свободного и рабыни не обязательно оказывались в рабском состоянии. ...
Укрепление института рабства ускоряло установление гражданских связей, развитие государства и права, формирование новых норм морали. Отношения между людьми все чаще начинают определяться тем, что один человек с полного согласия остальных и на законном основании может купить, подарить или убить другого, даже соплеменника, даже члена семьи — рождается общественный строй, в корне отличный от первобытнообщинного. Впрочем, развитие рабства имело побочное, но очень важное последствие: человек как рабочая сила приобретает все бóльшую ценность и потому прекращается практика человеческих жертвоприношений

При ознакомлении с литературой дхармашастр можно выявить определенную тенденцию: чем к более позднему времени относится памятник этой литературы, тем большее внимание в нем уделяется рабству. Это можно объяснить не только значительным усложнением условий общественной жизни и отношений между рабовладельцами и рабами. Основная причина состояла, очевидно, в постоянно возраставшем интересе авторов дхармашастр к вопросам гражданского и уголовного права. ...
Уже в «Артхашастре» имелись некоторые ограничения произвола хозяина и делались попытки воспрепятствовать обращению в рабство свободнорожденных ариев — представителей четырех варн. Даже если предположить, что не все положения такого рода исполнялись на практике, а были отражением субъективных взглядов ее составителей, то и само появление подобных взглядов тоже было знамением времени. В других странах древнего мира (в Римской империи, в Китае) государство довольно поздно начинает вмешиваться в отношения между рабовладельцами и рабами, законодательно ограничивать произвол хозяев и само порабощение.
Эти явления обычно расцениваются историками как свидетельства кризиса рабовладения.
Что касается авторов дхармашастр, то они заботились главным образом о льготах для высших варн, особенно для брахманов. Так, у Ману (VIII.177) объявляется допустимым заставлять отрабатывать долг только равного себе или низшего по «происхождению» (jāti) должника, но никак не высшего.
В стихах V.26–28 Нарада перечисляет 15 видов рабов: «Рожденный в доме, купленный, полученный [в дар] и по наследству, получающий пищу во время голода, заложенный хозяином; полученный из-за долга, захваченный в битве, выигранный на пари или в кости,
передавший себя (букв. «пришедший со словами: „Я — твой“»), отступник от обета, ставший рабом на определенный срок; бывает также раб за пищу, порабощенный из-за его связи с рабыней и продающий себя.»
…
Столь большое внимание, уделяемое отпуску рабов на свободу, в источниках, которые относятся к более позднему периоду индийской древности (Нарада), возможно, отражает усиление интереса к этому вопросу — признак начинавшегося кризиса рабовладельческих отношений. Однако изменения в общественных отношениях в конкретных условиях выражались не столько в упадке прежних форм классовых отношений (рабство оставалось важным элементом общественной структуры на протяжении всего средневековья),
сколько в возникновении новых — феодальных отношений. Главным при этом был процесс превращения большей части свободных общинников в феодально-зависимых крестьян. В некоторых частях Индии, где рабовладельческие отношения еще не получили широкого распространения (например, в Южной), они в меньшей мере тормозили развитие феодализации, и феодальный уклад мог формироваться быстрее.
…
Непременная особенность рабского состояния — отсутствие права собственности на свою рабочую силу и на результаты своего труда. В странах античного мира признавалось естественным, что человек, потерявший право на самого себя, не мог и приобретать что-нибудь в собственность. Так было и в древней Индии, что подтверждается самыми различными источниками. В «Законах Ману» (VIII.416) говорится: «Жена, сын и раб (dāsa) — трое считаются не имеющими собственности: чьи они, того и имущество, которое они приобретают». Это положение присутствует и в других источниках.
Сошлемся на эпизод из «Махабхараты», где рассказывается, что Юдхиштхира проиграл Драупади — общую жену Пандавов. Как известно, это случилось уже после того, как он проиграл самого себя (т.е. стал рабом). В связи с этим дядя Пандавов Видура утверждал, что Драупади — не рабыня, ибо раб не имеет ничего, что бы он мог сделать ставкой в игре. На этом же основании и Драупади отказывалась признать себя рабыней (Мбх. II.59 и сл.).
…
Долговое право в Индии, как и в других странах древности, было суровым. Несостоятельный должник попадал в полную зависимость от кредитора. Тот имел право не только взыскивать с него долг по суду, но и применять разного рода методы принуждения, получая при этом поддержку государства. Должник же не мог даже жаловаться на притеснения. Если он не имел возможности уплатить долг, то обязан был его отработать.
Логическим следствием для бедняка, запутавшегося в сетях ростовщика, было порабощение его самого или членов его семьи. И несомненно, долговое рабство в древней Индии приобрело широкое распространение, было общепризнанным институтом.

В политических доктринах детальнейшим образом была разработана система налогового обложения. Основным считался, вероятно, налог с сельского населения в виде шестой доли (шадбхага) урожая зерна. Основанием для налогового обложения считалась царская защита подданных, а не верховная собственность царя на землю. Царь собирал налоги, осуществляя функции публичной власти. Древние индийцы различали земельную собственность частных лиц, общины и царя (царские земли); и это нашло отражение в политической доктрине, было зафиксировано, в частности, в «Артхашастре». Политические авторитеты старались обосновать и возможность увеличения налогов. В некоторых случаях разрешалось, например, взимание четвертой (Ману X.148) и даже третьей (Артх. V.2)доли зерна. «Всякое дело зависит от сокровищницы», — отмечается в «Артхашастре» (II.8). При изложении принципов налоговой политики царю рекомендуется быть умерен-ным: «Как мало-помалу поглощает пищу пиявка, теленок и пчела, так мало-помалу царь должен получать от страны ежегодный налог». «Не следует подсекать корень свой и других чрезмерной жадностью, ибо подсекающий корень губит себя и других».

необходимый и прибавочный труд - свойственны любой антагонистической формации.

В.Н.Никифоров «Восток и всемирная история».
Основное экономическое различие между рабовладельческой и феодальной формациями он, вслед за А.Сен-Симоном, усматривал в стадийном «смягчении» и «ослаблении» эксплуатации человека человеком: «феодальные отношения предполагают некоторую самостоятельность непосредственного производителя, для которой в руках у него должна оставаться большая, чем при рабовладельческом строе, доля производимого продукта. Соответственно, чтобы иметь возможность изымать большую долю продукта, производимого тружеником рабовладельческого общества, господствующий класс должен иметь гораздо большую степень контроля над непосредственным производителем, чем это имеет место при феодализме. Эта различная степень контроля (т.е. правового положения эксплуатируемых работников. —В.И) и порождает различную организацию производства в масштабе всего общества». Из этого следовал вывод (в духе концепции А.Сен-Симона): «Разница между рабовладельческой и феодальной экономикой определяется в конце концов долей присваиваемого эксплуататором и оставляемого непосредственному производителю продукта, а также степенью конроля эксплуататора над эксплуатируемым».
…
В приведенных выше определениях коренной сущности рабовладельческой и феодальной «формаций» и различий между ними, повторяем, фигурируют лишь признаки, которые не только не могут считаться сущностными с точки зрения основных методологических положений ТОФ, но и к тому же являются характерными только для некоторых (??) стран-эталонов древней и средневековой Западной Европы и, следовательно, не носят характер всеобщей закономерности.

С упадком рабовладельческих вилл и городов крестьянство, еще свободное или попавшее в большую или меньшую зависимость от более или менее крупных собственников и императорских кондукторов, снова становится основным производящим классом. А крестьянское хозяйство, как уже упоминалось, не могло вестись без общинных угодий, совместных работ, взаимопомощи соседей, связанной с регулированием сельскохозяйственных работ, что требовало укрепления общины, ее контроля над приемом новых сочленов, распределением земли и наложенных на общину повинностей л.
Таким образом, имел место противоречивый процесс, обе стороны которого, однако, приводили к тем же результатам. Выделение из общин поссессоров, стимулировавшееся в первые два века Империи соответствующей политикой государства и развитием товарно-денежных отношений, задевавшим также и крестьян, подрывало и ослабляло общину. Более богатые общинники, «благодетельствуя» бедным, выполняя и тогда, и позже, как видно из рескрипта 259 г., обязательства общины, затем могли закабалять неимущих. В одном рескрипте Константина говорится, что границы участков часто изменяются, так как соседи, увеличивая свои владения, забирают их друг у друга…
С другой стороны, общины укреплялись, искусственно возрождались, права их во все большей мере признавались. Ослабление общин ввиду уменьшения их земельного фонда усиливало их зависимость от более или менее крупных собственников, у которых они вынуждены были арендовать землю, … брать взаймы на разные свои нужды, пользоваться их «благодеяниями», так что в конце концов оказывались опутанными множеством обязательств или были вынуждены отдать свои земли «благодетелям» и получить их обратно в качестве прекария. Но чем больше росла зависимость крестьян, тем выгоднее было частному землевладельцу и государству сохранять и укреплять общину как основную производственную ячейку, как коллективного плательщика всех видов ренты.

Раб — формально абсолютная собственность господина — мог при известных условиях заключать с ним сделки, отпущенник — становиться компаньоном патрона и т. п.
Очень пестрым по своему статусу и правам становилось население крупных доменов: рабы, непосредственно эксплуатировавшиеся в личном хозяйстве господина; рабы-ремесленники, трудившиеся в мастерских; рабы и отпущенники, занятые в администрации, имевшие свои пекулии и рабов-викариев; рабы и отпущенники, посаженные на землю; прекаристы, одни из которых имели владельческие права, а другие не имели; вербовавшиеся из рабов, а также свободных вилики и акторы; более крупные арендаторы входивших в состав домена вилл со своими рабами и субарендаторами; мелкие колоны, снимавшие участки индивидуально или коллективно, целой общиной, проживавшей в находившихся на территории домена селах. Соответственно переплетались разные формы эксплуатации, изъятия прибавочного продукта и его последующее использование.

Но все же при всей запутанности и пестроте переходных форм, несомненно, можно говорить о двух укладах, различавшихся и по характеру собственности (муниципальной и экзимированной), и по способу извлечения прибавочного продукта, т. е. по методам эксплуатации, организации производственного процесса, по степени причастности к товарно-денежным отношениям и распределению прибавочного продукта.

В тот период, когда число городов множилось, принадлежность к гражданской общине давала ряд экономических и политических преимуществ, рост производительности труда рабов на виллах и в мастерских обеспечивал доход не ниже, чем ростовщический процент, а доля прибавочного продукта, шедшего на нужды гражданской общины, компенсировалась поступлениями извне, за счет эксплуатации внешней и внутренней периферии. Тогда рабовладельческий уклад был развивающимся, господствующим и определяющим характер общества как обшества рабовладельческого. То было время максимального расцвета античных городов, товарно-денежных отношений, развития экономических связей как между свободными товаропроизводителями в масштабах городов, провинций, империи в целом, так и между землевладельцами и колонами, патронами и отпущенниками, господами и рабами, развития, пределы которого лимитировались натуральными элементами экономики и природой рабовладельческих отношений.
Но постепенно рост производительности рабского труда и дальнейшая рационализация рабовладельческого производства приостанавливаются из-за присущих рабовладельческому способу производства противоречий. Соответственно снижается доходность отдельных производственных ячеек, растет доля необходимого продукта, идущая на содержание и поощрение рабов, и доля прибавочного продукта, затрачиваемая на муниципальные нужды. Развитие под влиянием нужды в деньгах сдачи в аренду земли, мастерских, рабов, а также умножение числа займов под залог имущества оказываются лишь временным паллиативом, в конце концов чишь еще более обременившим хозяйство; иссякают постления извне. Тогда рабовладельческий способ производства приходит в состояние обостряющегося кризиса. Напротив, уклад, представленный колонатом и экзимированными сальтусами, выдвигается на передний план и укрепляется. Соответственно хозяйство в значительной мере становится натуральным, экономические связи слабеют, начавшие было развиваться договорные отношения снова вытесняются внеэкономическим принуждением, принимающим, однако, иной характер: оно основывается уже не на абсолютной собственности господина на приравненного к четвероногому раба, а на собственности землевладельца на землю, на которой сидят сельские рабы и колоны, обязанные натуральной и отработочной рентой.
Помимо чисто экономических причин в эволюции укладов и их соотношений, большую роль играла политика государства. Во многих работах на Западе вслед за Ростовцевым повторяется мысль о пагубном влиянии вмешательства государства в экономическую жизнь во вторую половину существования Империи. Его более раннюю политику часто, напротив, характеризуют как полное невмешательство, видя единственное исключение в ограничении виноградарства в провинциях, введенном еще при Республике и отмененном только императором Пробом.
Между тем, по-видимому, вопрос о влиянии на экономику римского государства отнюдь не сводится только к протекционизму и подобным мерам, свойственным буржуазному государству. Он должен быть рассмотрен с учетом обстановки в разные периоды. «Авторитет», как писал В. И. Ленин, может возникать из самих условий производства и обращения, и тогда расширение его значения необходимо. Маркс, анализируя «труд надзора», также выделял государство и его значение для организации и координации производства.
Очевидно, в первые века Республики, когда государство, по существу, совпадало с самой гражданской общиной, его функции были именно функциями «авторитета», возникавшего из самих потребностей общественного производства. В главе о собственности мы постарались показать, что государство осуществляло имевший первостепенное значение для жизни общины контроль над обработкой земли, находившейся в частном владении. С целью обеспечить мелких собственников максимальными возможностями для наилучшей обработки земли устанавливались различные сервитуты. Кроме того, государство было собственником растущего по мере завоеваний ager publicus и могло распоряжаться им для увеличения удельного веса мелких и средних земледельческих или крупных скотоводческих хозяйств, для передачи участков на общественной земле в частную собственность или для сдачи их в аренду, чтобы на арендные взносы удовлетворять нужды плебса. Издавая законы против роскоши, государство стремилось ограничить непроизводительные расходы и заставить граждан вкладывать средства в улучшение земледелия или тратить их на общественные нужды. Самое конституирование гражданской общины играло решающую роль в возникновении и дальнейшей эволюции основных, определявших характер римской экономики моментов.
Как уже упоминалось, принцип, согласно которому каждый гражданин имел право на надел, и установление земельного максимума способствовали распространению мелкого и среднего хозяйства, которое не могло быть полностью самоудовлетворяющимся, что содействовало развитию товарно-денежных отношений. Тот же принцип способствовал резкому уменьшению числа свободных, которые могли подвергаться эксплуатации. В сочетании с запрещением долгового рабства и борьбой против долговой кабалы, а также общей демократизацией социально-политического строя, предполагавшей юридическое и политическое равенство граждан и их прямую связь с государством, этот, принцип привел к тому, что единственной достаточно широкой возможностью использования чужого труда стала эксплуатация рабов, стоявших вне институтов гражданской общины и составлявших абсолютную собственность господ. Развитие товарно-денежных отношений и «классического» рабства, предопределенные строем гражданской общины, каким он сложился в результате победы плебеев, само предопределило путь, по которому развивалась римская экономика, а также возможности и пределы ее развития.
…
Таким образом, исходя из отношения к средствам производства, места в процессе производства, формы изъятия прибавочного продукта, для Рима всегда можно говорить о двух эксплуатируемых классах, иногда более или менее совпадавших, а иногда не совпадавших с сословием, а именно о рабах и колонах, с рядом промежуточных групп. Удельный вес того или иного класса в производстве и соотношение между ними были различны для разных периодов и разных территорий не только империи в целом, но и Италии. Так, в северных ее районах различные типы аренды, видимо, всегда преобладали. Рабство в его классической форме, как и денежная аренда, было в основном связано с развитым товарным производством, со средней величины производственными ячейками, принадлежавшими сочленам городских гражданских общин, базировавшихся на античной форме собственности и политико-юридическом равноправии граждан. Колонат же, основанный на натуральной и отработочной ренте, был связан с недостаточным развитием или упадком товарного производства, с крупными внегородскими имениями римской и провинциальной знати.

Внутреннюю историю древнего Рима, говоря словами К.Маркса, можно «четко свести к борьбе мелкой земельной собственности с крупной» [т. 28, с. 368]. Она была проявлением глубоких противоречий между стоявшими у власти привилегированными сословиями крупных землевладельцев, которые фактически распоряжались в своих интересах огромным фондом «общественных земель», и простонародным сословием, состоявшим в массе своей из нередко страдавших от малоземелья крестьян—собственников земли и арендаторов. Борьба между теми и другими временами принимала острый характер и внушительные масштабы, свидетельством чему служат, например, массовые выступления плебеев в VI в. до н.э. за ликвидацию их неравноправного положения с «римским народом» (в том числе и в сфере земельных отношений), широкое по своему размаху движение за аграрные реформы во главе с Гракхами во II-I вв. до н.э., война между Марием и Суллой в I в. до н.э. и др.

Вместе с тем, наряду с борьбой между представителями мелкого и крупного землевладения, в метрополии Римского государства, особенно в I в. до н.э — I в. н.э., нередко вспыхивали восстания рабов, порождавшиеся острыми противоречиями между этим наиболее угнетенным сословием и привилегированными и непривилегированными сословиями свободного населения и порой также принимавшие значительный размах.

Таким образом, в метрополии Римского государства на арене социально-политической борьбы выступали в качестве главных противоборствующих сил в одних случаях крупные землевладельцы и крестьяне, в других — сословие рабов и сословия свободных. При этом в борьбе между представителями привилегированных сословий крупных землевладельцев и простонародного сословия крестьян классовые интересы заставляли сплачиваться первых, тогда как у вторых сословные интересы преобладали над классовыми. А в периоды вооруженных восстаний представителей сословия рабов все остальные сословия сообща подавляли их.
Это же подтверждается и др. авторами.
Илюшечкин В. П. Сословно-классовое общество в истории Китая.

Внутреннюю историю древнего Рима, говоря словами К.Маркса, можно «четко свести к борьбе мелкой земельной собственности с крупной» [т. 28, с. 368]. Она была проявлением глубоких противоречий между стоявшими у власти привилегированными сословиями крупных землевладельцев, которые фактически распоряжались в своих интересах огромным фондом «общественных земель», и простонародным сословием, состоявшим в массе своей из нередко страдавших от малоземелья крестьян—собственников земли и арендаторов. Борьба между теми и другими временами принимала острый характер и внушительные масштабы, свидетельством чему служат, например, массовые выступления плебеев в VI в. до н.э. за ликвидацию их неравноправного положения с «римским народом» (в том числе и в сфере земельных отношений), широкое по своему размаху движение за аграрные реформы во главе с Гракхами во II-I вв. до н.э., война между Марием и Суллой в I в. до н.э. и др.

Вместе с тем, наряду с борьбой между представителями мелкого и крупного землевладения, в метрополии Римского государства, особенно в I в. до н.э — I в. н.э., нередко вспыхивали восстания рабов, порождавшиеся острыми противоречиями между этим наиболее угнетенным сословием и привилегированными и непривилегированными сословиями свободного населения и порой также принимавшие значительный размах.

Таким образом, в метрополии Римского государства на арене социально-политической борьбы выступали в качестве главных противоборствующих сил в одних случаях крупные землевладельцы и крестьяне, в других — сословие рабов и сословия свободных. При этом в борьбе между представителями привилегированных сословий крупных землевладельцев и простонародного сословия крестьян классовые интересы заставляли сплачиваться первых, тогда как у вторых сословные интересы преобладали над классовыми. А в периоды вооруженных восстаний представителей сословия рабов все остальные сословия сообща подавляли их.
Это же подтверждается и др. авторами.
Илюшечкин В. П. Сословно-классовое общество в истории Китая.

Внутреннюю историю древнего Рима, говоря словами К.Маркса, можно «четко свести к борьбе мелкой земельной собственности с крупной» [т. 28, с. 368]. Она была проявлением глубоких противоречий между стоявшими у власти привилегированными сословиями крупных землевладельцев, которые фактически распоряжались в своих интересах огромным фондом «общественных земель», и простонародным сословием, состоявшим в массе своей из нередко страдавших от малоземелья крестьян—собственников земли и арендаторов. Борьба между теми и другими временами принимала острый характер и внушительные масштабы, свидетельством чему служат, например, массовые выступления плебеев в VI в. до н.э. за ликвидацию их неравноправного положения с «римским народом» (в том числе и в сфере земельных отношений), широкое по своему размаху движение за аграрные реформы во главе с Гракхами во II-I вв. до н.э., война между Марием и Суллой в I в. до н.э. и др.

Вместе с тем, наряду с борьбой между представителями мелкого и крупного землевладения, в метрополии Римского государства, особенно в I в. до н.э — I в. н.э., нередко вспыхивали восстания рабов, порождавшиеся острыми противоречиями между этим наиболее угнетенным сословием и привилегированными и непривилегированными сословиями свободного населения и порой также принимавшие значительный размах.

Таким образом, в метрополии Римского государства на арене социально-политической борьбы выступали в качестве главных противоборствующих сил в одних случаях крупные землевладельцы и крестьяне, в других — сословие рабов и сословия свободных. При этом в борьбе между представителями привилегированных сословий крупных землевладельцев и простонародного сословия крестьян классовые интересы заставляли сплачиваться первых, тогда как у вторых сословные интересы преобладали над классовыми. А в периоды вооруженных восстаний представителей сословия рабов все остальные сословия сообща подавляли их.

Вместе с тем результат разложения класса мелких трудящихся собственников {плебса} определял специфику о6щества и ею определялся. В эпоху расцвета античных гражданских общин из обедневших свободных граждан эксплуатируемыми становились кабальные и колоны, причем колоны были юридически равноправны со всеми остальными гражданами, а аддикты становились таковыми, расплатившись с долгом. Они были обязаны отработать свой долг, но юридически зависимыми от кредитора, а тем более рабами они не становились. В обществах же неантичного типа разложение того же класса приводило к росту числа зависимых, неполноправных работников, прикреплявшихся к земле или личности землевладельца (будь то частное лицо или царь), которому они были обязаны разными повинностями, причем, зависимость могла иметь разные градации, вплоть до рабской. Именно поэтому в таких обществах рабство, подобное античному, развивалось слабо, так же как в тех римских провинциях, где такие и неантичные отношения сохранялись и при римском господстве. Основой их всегда были общины, попадавшие целиком на том или ином основании в зависимость от крупных собственников или выделявшие из своей среды как эксплуататоров, так и эксплуатируемых. В этом одно из коренных отличий строя, базирующегося на кровнородственных и сельских общинах, от строя, основанного на античных гражданских общинах, возникших в результате победы демоса или плебса. Но во второй половине существования Римской империи, когда муниципальная организация начинает слабеть, города утрачивают черты общин, разложение плебса приводит к возникновению в общем тех же категорий, что и в неантичных обществах, что свидетельствует о глубоких изменениях в основе и структуре общества, изменениях, подтверждающихся и многими иными хорошо известными фактами.

Управленческий аппарат империи играл двойственную роль. С одной стороны, он представлял собой форму организации господствующего класса, приобретавшую тем большее значение, чем меньше оставалось частных собственников. Недаром последние, ища спасения от непосильных тягот, устраивались на государственную службу. Принадлежность к разраставшейся бюрократии давала возможность извлекать прибавочный продукт из труда бесчисленных работников императорского хозяйства и часть прибавочного продукта подданных, на которую императоры имели право не как собственники, а как суверены. Бюрократический аппарат мог оказывать большое влияние на производство, распределение и обмен. Общепризнанная верховная собственность императора на имущество и труд подданных служила дополнительным рычагом, ибо могла рассматриваться как оправдание растущих притязаний государства. Видимо, поэтому земельные магнаты — восточные и западные — по крайней мере с 3 в. стали требовать, чтобы императорские земли были переданы в частные руки, вступив тем самым в острое противоречие с бюрократическим аппаратом как какой-то особой группой.
С другой стороны, как и всякий управленческий аппарат, эта группа была «тысячью нитей» связана с общественными классами и, чтобы оставаться у власти, должна была проводить политику в интересах одного из этих классов или добиваться неких компромиссов. Отсюда часто проявлявшаяся непоследовательность в политике правительства. Оно было заинтересовано в усилении и централизации своего аппарата, набиравшегося часто из безродных людей, преданных императору, в увеличении числа своих владений и работников, что достигалось разными путями, от обычая завещать часть имущества императору до конфискаций. В той же связи стояла борьба с ростом влияния земельных магнатов, попытки по мере ослабления экономических связей заменить их «деспотическими», сосредоточить в своих руках как можно больше прибавочного продукта и распределить его в соответствии с интересами военно-бюрократического аппарата. Вместе с тем императоры должны были считаться как с муниципальными слоями, так и с сенаторским сословием, идти ему на все большие уступки по мере роста его значения. С одной стороны, императоры оказывали помощь городам, возвращали им захваченные общественные земли, пытались разными способами консервировать и оживить мелкое и среднее землевладение, поощряли пополнявшее число граждан городов вольноотпущенничество, приписывали к городам значительные территории и позволяли привлекать к отправлению муниципальных повинностей население этих территорий, репрессировали находившихся к ним в оппозиции сенаторов, иногда отстраняли их от высших государственных и военных должностей. С другой стороны, они санкционировали изъятие сенаторских земель из городских территорий, признавали сперва фактически, а затем юридически, их власть над сидевшими на их землях людьми, раздавали им в качестве колонов пленных, продавали им государственные земли, позволяли учреждать поместные рынки, узаконили самопродажу в рабство граждан, что было одним из способов удовлетворить потребность землевладельцев в полностью зависевших от них работниках, назначали сенаторов наместниками западных провинций, где были расположены их земли, что крайне усиливало их позиции.
Известная самостоятельность государства, подкрепленная его положением крупнейшего собственника, подрывалась его зависимостью от господствующих классов с их противоречивыми интересами. Постоянное возрастание «государственного сектора» обусловливало бывшую одной из предпосылок «ориентализации империи» тенденцию к превращению бюрократического аппарата в класс, извлекавший прибавочный продукт благодаря участию в управлении государственной собственностью. Но в римском мире значение «частного сектора» было всегда настолько велико, что тенденция эта не могла реализоваться.

…Помещик должен был сразу, при минимуме наличных ресурсов, увеличить коммерческую отдачу поместья, причем в условиях, когда деньги обесценивались. «Нужно было закрепить уходившие неудержимо из имения рабочие руки, но как это сделать без капитала, без серебра, которым закреплялись крестьяне?» [310]

Кризис, охвативший всю Европу в XVII веке, привел в Англии и России к совершенно противоположным результатам. Между тем внешние симптомы этого кризиса и, порой, даже конкретные события на первый взгляд поражают невероятным сходством. В то самое время, когда Англию потрясала революция, в Москве разворачивался собственный социально-политический кризис. В 1648 году по всей стране прокатились бунты. Мало того, что население отказывалось повиноваться распоряжениям властей, оно проявляло свое недовольство в организованной форме. Как отмечает С.Ф. Платонов, после Смуты сословные соборы стали неотъемлемой частью политической системы. Выборные представители сословий заявляли власти о своих требованиях. Разумеется, этим формам сословного представительства было далеко до английского парламента, но игнорировать их власть тоже не могла. Династия Романовых была обязана Земскому Собору самим фактом своего существования …

Пошлина на соль, введенная в 1646 году, была отменена в начале 1648 года, но было уже поздно. Хотя недовольство имело вполне экономические причины, восстание столичного люда приобрело политический характер. Требования бунтовщиков поразительным образом перекликались с лозунгами, вдохновлявшими народное возмущение в Англии. К ужасу патриарха Никона, в Москве добивались равенства всех граждан перед законом (что означало конец судебных привилегий духовенства). Шведские послы писали, что простолюдины в царской столице хотят быть удовлетворены «хорошими законами и свободою» [313]. По существу, в России сложилась революционная ситуация. Иностранные наблюдатели, находившиеся в Москве, писали, что страна находится на грани большого восстания, и правительство может пасть в любой момент.
…
Однако если предыстория Земского Собора выглядит как классическое описание ранней буржуазной революции, то итогом кризиса стал порядок, разительно отличавшийся от западноевропейского. С одной стороны, Уложение 1649 года упразднило судебные льготы духовенства, положив, по словам Платонова, «начало равноправию середины московского общества с его аристократическим верхом» [316]. А с другой стороны, это же Уложение, утвердившее демократические принципы, закрепило и «право» помещиков на труд крестьян. Разрушение системы феодальных привилегий в России оказывалось отнюдь не шагом к гражданской свободе, а вехой в становлении крепостничества. И здесь нет никакого парадокса, ибо крепостное право было порождено не средневековой дикостью, а потребностями формирующегося рыночного хозяйства.

Как отмечает Платонов, в новых законах видны «все черты сознательной классовой работы» [317]. Городские средние слои, взбунтовавшиеся в 1648 году, не были никак связаны с сельским населением. Более того, сельские помещики, использовавшие принудительный труд, были формирующейся русской буржуазии ближе, нежели крестьяне. Именно помещик был для торгового сословия партнером, а теперь оказался и политическим союзником.

Этот союз поместного дворянства и торговой буржуазии победил в 1648 году, нанеся очередной удар по привилегиям духовенства и старой знати, унизив и в очередной раз ограничив монархию. События 1648 года свидетельствуют не об отсталости, а как раз о достаточной развитости московского общества, которое смогло организоваться и добиться своего от власти. Но вот расклад интересов оказался совершенно иным, чем в Западной Европе.

Парадоксальным образом социальный блок, восторжествовавший в России, не так уж сильно отличался по своему составу от тех, кто в те же годы делал революцию в Англии. В парламенте Кромвеля тоже господствовал союз буржуазии и нового дворянства, союз, скрепленный теми же общими интересами, что и в московском Земском Соборе. Принципиальная разница, однако, состоит в том, что коммерческая деятельность нового дворянства, толкавшая его в объятия буржуазии, основана была на свободном найме и арендных отношениях, тогда как в России – на крепостном труде.

Россия и Англия переживали один и тот же мировой кризис, но каждая страна – по-своему. Если Англия дала образец революционного выхода из «кризиса XVII века», то Россия – реакционного. При схожих обстоятельствах результаты оказались противоположны. И эти результаты отразили не только разный уровень социально-экономического развития или разные политические традиции, но, в гораздо большей степени, разные места, которые эти две страны заняли в складывающейся миросистеме.

Анализируя русскую фабрику XVIII и первой половины XIX веков, Струмилин сталкивается с методологическим противоречием. С одной стороны, перед ним явно не классический капитализм, ибо труд подневольный. Но с другой стороны, это явно и не феодализм: нет ни натурального хозяйства, ни системы личных обязательств, передающихся по наследству. В итоге советский академик успокаивает себя и читателя ссылкой на «переходный» характер этого явления [401]. Однако странным образом подобное «переходное» явление просуществовало полтора столетия, наложив свой отпечаток не только на облик русского капитализма, но и на мировую экономику. Более того, еще М. Туган-Барановский заметил, что по мере роста промышленности в империи происходил не переход от подневольного труда к вольному найму, а, наоборот, усиливалась зависимость работников. Положение рабочих ухудшалось прямо пропорционально развитию русской фабрики. Поскольку на заводах имелись одновременно и свободные, и подневольные работники, фабриканты упорно стремились «уравнять в правах» эти две категории тружеников, лишив свободы всех разом. Это им удалось в 1736 году, когда вышел соответствующий высочайший указ [402] [Неудивительно, что проблема русских мануфактур XVIII-XIX веков, часто рассматривавшаяся вне мирового контекста, оказалась не по зубам не только Струмилину, но и Покровскому. Покровский видел в принудительном труде на фабрике типичный пример того, как феодализм оказывается на службе у капитализма. Однако, анализируя промышленные начинания Петровской эпохи, Покровский пошел за Милюковым, рассматривавшим их как сплошное недоразумение, пример бюрократической неэффективности].

Именно в развитии мировой системы приходится искать разгадку этого, как и многих других, парадокса русской истории. «Полусвободный» труд – явление нормальное для капиталистической «периферии» не только на ранних этапах истории капитализма, но даже и в начале XXI века. Ограничение свободы работника оказывается той ценой, которую периферия платит за успешную интеграцию в систему, ее конкурентным преимуществом. Развитие «свободного» найма в «центре» не только сочетается с гораздо более жесткими формами эксплуатации на «периферии», но становится важным элементом глобального разделения труда [М. Туган-Барановский подчеркивал, что фабрики, основанные на принудительном труде, не имели ничего общего с капитализмом и работали крайне неэффективно. В свою очередь, Струмилин использовал в данном случае слабость Покровского, стремясь доказать несостоятельность всего его подхода к экономической истории. Советский академик признает, что «внутреннее содержание гибридной формы оказалось целиком капиталистическим» [403] Однако без ответа остается главный вопрос: почему развитие капиталистических форм производства в Англии требует свободного работника, а в России – полукрепостного? И почему рост русской промышленности стимулирует развитие передовых форм капитализма не на родине, а на Западе? Без понимания общих закономерностей развития мировой экономики невозможно оказывается понять и природу русской «гибридной» формы капитализма].

…Для социально-экономических отношении поздней древности и раннего средневековья, т. е. приблизительно для I тысячелетия н. э., характерен такой уровень производительных сил, особенно в области промышленности, который позволял создать средства насилия, дававшие господствующему классу возможность перейти от эксплуатации рабов и близких к ним категории к эксплуатации почти всей массы рядового населения. Достигнутый уровень развития орудий труда и хозяйственных навыков, а также средств принуждения заставил и позволил эксплуатировать работников, более заинтересованных в производительности труда, нежели рабы. Поскольку эти тогдашние орудия требовали приложения силы только человека или тягловых животных, то в рамках мелких частных хозяйств вполне обеспечивалось на довольно продолжительное время дальнейшее развитие производства. Теперь не было необходимости использовать только малопроизводительный рабский труд (хотя от него еще долго не отказывались): уже появилась возможность эксплуатировать трудящихся, не лишенных собственности на средства производства (или на значительную их часть) и ведших собственные мелкие хозяйства.

Следует иметь в виду, что, как не было двух абсолютно одинаковых рабовладельческих обществ, так же не было и одинаковых феодальных обществ. Мы не имеем возможности рассматривать здесь специфику различных складывавшихся феодальных ооществ. Суть же феодальной формации была везде принципиально одинаковой – и на Востоке и на Западе. Среди общих признаков феодализма необходимо подчеркнуть (абстрагируясь от конкретных особенностей условного землевладения и иерархического разделения политической власти между представителями господствующего класса) одновременное сосредоточение и земельной собственности, и политической власти в руках либо отдельных феодалов, либо всего класса феодалов в лице верховной государственной власти.

Итак уровень развития производительных сил в поздних древних (а затем и в средневековых) обществах обусловил господство в экономике мелких частных хозяйств, а развитие производительных сил в области промышленности дало в руки господствующего класса землевладельцев средства превращения всей массы этих мелких частных хозяев в эксплуатируемых (феодально-зависимых) людей. В социально-экономической области разложение рабовладельческой формации выразилось в упадке рабовладельческой экономики, разложении полисной формы собственности и развитии независимой от городских общин земельной собственности(Например, в Римской империи именно на этих изъятых из ведения городов и поэтому свободных от большинства налогов и повинностей землях и происходило наиболее успешное формирование элементов феодализма.), в разложении территориальной общины как гражданского коллектива, упадке городов как центров товарного рабовладельческого хозяйства.

В эпоху древности, будь то на Западе или на Востоке, ведущее положение как центр экономической, общественной и политической жизни занимал город. Древность начинается и кончается вместе с рождением и смертью древнего города. Важнейшим показателем перехода от древности к средневековью является падение или по крайней мере полная перестройка городов в экономическом и политическом отношении. Даже в тех случаях, когда в средние века сохранялись старые города, полностью изменялась их внутренняя структура: исчезало понятие гражданства. Средневековые города как торгово-ремесленные центры, обладающие самоуправлением и не зависящие от феодала, возникают впоследствии на совсем других основах.

Древность продолжалась до тех пор, пока существовал класс свободных общинников, обладавших гражданским полноправием, не включенных в новый феодально-эксплуатируемый класс. Рабы остались и в средневековье; зато исчезли свободные и сознающие себя полноправными граждане общин; даже формально свободные средневековые крестьяне, там, где они были, фактически были неравноправны, приравнивались к феодально-зависимым или даже были ими по существу. По наличию полноправных свободных, не эксплуатируемых, но и не принадлежащих к господствующему классу, иначе говоря, полноправных членов общин (главным образом городских и храмовых), например, поздняя Вавилония VII—IV вв. до н. э. — это древнее общество, а по их отсутствию Арабский халифат VIII—Х вв. н. э. — это феодальное общество, хотя рабов в средневековом Арабском халифате, в том числе и в производстве, было даже больше. Переход к феодальному способу производства заключался не столько в отмене рабства, сколько в отмене свободы.

В классовых обществах поздней древности продолжали существовать рабовладельческие отношения. Однако в недрах зашедшего в тупик рабовладельческого строя зарождались элементы отношений феодальных, и именно они, несмотря на свою слабость в период поздней древности, выражали ведущую тенденцию исторического развития. Например, в поздней Римской империи античная форма собственности и обусловленная ею рабовладельческая форма эксплуатации перестали быть определяющими факторами общественного развития; напротив, все системы социально-экономических и политических отношений, идеология и культура начали перестраиваться под влиянием складывающейся феодальной формы собственности и обусловленной ею феодальной формы эксплуатации. Формационная принадлежность общества определяется не численностью того или иного эксплуатируемого класса, а основной тенденцией общественного развития. Когда не только рабов, но и свободных граждан древнего общества обратили в эксплуатируемых, тогда кончилась древность и началось средневековье. В более ранние периоды древности подневольных работников типа илотов подравнивали под рабов, теперь рабов и (ранее свободных) крестьян подвергают феодальной эксплуатации.

Крушение рабовладельческих отношений и формирование феодальных происходило в отдельных обществах и в разные сроки, и в разных формах. Эти различия были весьма существенны даже в пределах одной и той же исторической общности. Так, в западной половине бывшей единой Римской империи падение рабовладельческого строя сопровождалось гибелью Римского государства и завоеванием его территории соседними народами; в восточной половине Римской империи переход от рабовладельческого строя к феодальному совершился без слома государственной машины и потому более медленно: государственный аппарат старой рабовладельческой империи был приспособлен к нуждам развивающегося феодального общества. Однако при всех различиях процесса смены рабовладельческих отношений феодальными сущность его была единой: это была социальная революция, т. е. смена способов производства, вызванная резким несоответствием старых производственных отношений новым производительным силам.

Государства, возникшие на территориях, где никогда не существовало древнего рабовладельческого общества (Скандинавия, Киевская Русь, Япония и многие другие), или на территориях хотя и входивших в свое время в рабовладельческие государства, но обезлюдевших (Англия и др.), первоначально слагались как раннерабовладельческие, в них существовала сильная прослойка свободных общинников и весьма значительный рабовладельческий уклад. Однако, существуя в условиях высокого уровня производительных сил, отчасти перенятых у ранее вступивших на путь классового развития обществ, подобные государства недолго удерживались на этой стадии (которую иногда не вполне точно называют «дофеодальной» или «предфеодальной»), вскоре и здесь уровень общественного развития выравнивался по более распространенному к тому времени феодальному. Лишь в областях, долго не имевших контактов с остальным миром (Африка южнее Сахары, Америка), общества древнего типа продолжали существовать долго после того, как они исчезли в Европе и на Востоке.

В последний период древности трудящееся население классовых обществ фактически сливалось в довольно единообразную массу неполноправных и эксплуатируемых людей, хотя и разделенных формально сословными перегородками: господа все чаще переводили своих рабов в положение, близкое к феодальной зависимости; в то же время происходило превращение свободных людей в зависимых держателей чужой земли.

Сближение социально-экономического положения различных категорий трудящихся создавало условия для их совместного участия в классовой борьбе. Примерами могут служить мощные народные восстания в Ханьской империи в Китае и подобные движения в поздней Римской империи и в сасанидском Иране. В поздней древности они нередко носили религиозный характер, являясь по своей форме ересями — выступлениями против государственной церкви и официальной религии. Это было связано с тем, что церковь, став государственным учреждением, явилась союзником и идеологической опорой господствующих классов. В ходе классовой борьбы между народными массами, превращавшимися в эксплуатируемый класс зарождавшегося феодального общества, и новым господствующим классом, который формировался из местных землевладельцев-рабовладельцев, а в некоторых обществах (в так называемых варварских государствах) и из верхушки племен-завоевателей, древний рабовладельческий мир перестраивался в средневековый феодальный.

Разложение рабовладельческой формации проявилось также в распаде политической системы рабовладельческих обществ. В период поздней древности происходит крушение таких мировых держав, как Римская в Средиземноморье, Ханьская в Китае, Кушанская в Средней Азии, империя Гупт в Индии. Территория некоторых крупных держав была частично завоевана в III—V вв. соседними племенами и народами. Знать этих племен становилась во главе государств, созданных в завоеванных областях. Например, в V в. вся западная половина Римской империи подпала под власть германских и некоторых других племен.

Но и на тех территориях, которые оставались под властью старых империй, происходили существенные политические сдвиги: города теряли самоуправление, в то же время крупные частные землевладельцы постепенно превращались в своих поместьях в государей. Этот слой земельных магнатов формировался из членов царских фамилий, из высших военачальников и чиновников, а в Западной Римской империи — также из сенаторов. Фактически в рамках поздних древних империй зарождалась феодальная раздробленность с характерными для нее междоусобицами. Крупные землевладельцы обзаводились собственным аппаратом управления и все меньше нуждались в центральной государственной власти.

Экономическая, а отчасти и политическая раздробленность, создавшаяся (или наметившаяся) в большинстве стран на рубеже древности и средневековья, способствовала вмешательству во внутренние дела древних держав соседних племен и народов, в том числе их вторжениям и завоеваниям; но была и другая, может быть, более важная причина этих вторжений.

Внутренний кризис поздних рабовладельческих обществ сопровождался существенными сдвигами в их взаимоотношениях с соседними народами. Кончился период преобладания сил рабовладельческих государств над окружавшей их варварской периферией.

В течение веков и тысячелетий более отсталые народы, жившие вследствие своего примитивного хозяйства родо-племенным строем, служили объектом эксплуатации для более развитых в экономическом, классовом, политическом и культурном отношениях обществ. Последние использовали первобытную периферию как источник получения сырья и рабов, обогащались за счет неэквивалентной торговли со своими отсталыми соседями, наконец, имели довольно благоприятные условия для своего внутреннего развития уже в силу относительной внешней безопасности.

Разумеется, конкретная картина взаимоотношений передовых рабовладельческих государств и отсталых первобытных обществ была весьма сложной. Случалось, что отсталые народы обрушивались нашествиями на цивилизованные государства, не только грабя и облагая их данью, но надолго превращая в пустыню. Но все же общий баланс соотношения сил между варварской периферией и рабовладельческой цивилизацией складывался в пользу последней до самого начала нашей эры.

Рабовладельческую цивилизацию и варварскую периферию можно уподобить двум половинкам одного орешка, имя которого — древний мир. В самом деле, не только рабовладельческие общества не могли существовать (и уж во всяком случае процветать) без эксплуатации окружающей периферии, но и первобытная периферия очень нуждалась в тесных связях, прежде всего экономических, с передовыми классовыми обществами. Варвары получали от своих более развитых соседей такие продукты и орудия, которые не умели еще производить сами или которыми не располагали в достаточном количестве и должного качества. Например, кочевые скотоводческие народы, обитавшие севернее и западнее Китая, были заинтересованы в пограничных рынках, на которых они могли обменивать продукты своего скотоводческого хозяйства на продукты земледелия и ремесла оседлого населения Китая (на рис, просо, ткани, металлические изделия и т. п.). В Центральной и Северной Европе, где в первых веках нашей эры обитали германские и другие племена, археологи находят много римских ремесленных изделий, потребителями которых были, несомненно, эти самые племена, и римских монет — свидетельство вывоза товаров с племенной периферии в империю.

Но развитие собственных производительных сил варваров не стояло на месте, чему способствовало заимствование опыта у более цивилизованных соседей. Приблизительным рубежом, положившим конец сильной экономической зависимости варваров от рабовладельческих государств, явились III—V века н. э. В Центральной и Северной Европе, например, это подтверждается почти полным исчезновением с этого времени изделий римского ремесла — с производством ремесленных изделий теперь вполне справлялись местные мастера, в том числе оружейники. Германцы ко времени вторжения в Римскую империю в IV—V вв. н. э. уже хорошо освоили земледелие, овладели секретами коневодства и имели прекрасную конницу, которая служила главной ударной силой при завоевании ими Западной Римской империи.

Чем ближе к концу древности, тем более тесными становились контакты между варварами и рабовладельческими государствами, хотя характер этих связей изменился по сравнению с предшествующим временем. Рабовладельческие империи испытывали все большие затруднения в пополнении своих армий за счет внутренних резервов, поскольку одним из важнейших проявлений феодализации было ослабление связей между подданными и центральной государственной властью. Мелкие земледельцы различных категорий все больше попадали в поземельную и личную зависимость от частных землевладельцев и ускользали из сферы управления центральной власти. Вследствие этого государство теряло налогоплательщиков и резервы пополнения армии. Правители поздних древних империй стали практиковать в первых веках нашей эры массовое привлечение соседних варваров в пределы империй как в роли поселенцев-земледельцев, так и особенно в роли воинов-наемников, обычно именуемых «союзниками» («федератами»).

В III—V вв. н. э. хозяйственное развитие многих племен, обитавших по соседству с западными и восточными империями, достигло такого уровня, на котором развернулся бурный процесс социального расслоения. Возникающая военно-племенная знать выступала инициатором войн с целью захвата различной добычи, в том числе рабов. С ростом народонаселения на варварской периферии и возможностей хозяйственного освоения все большего количества природных богатств чрезвычайно важное значение для племен, переходивших от первобытного строя к классовому, приобрел захват новых земель.

В эпоху великих переселений народов, охватывающую позднюю древность и раннее средневековье, почти вся варварская периферия пришла в движение. Бесчисленные племена и народы снимались со своих исконных мест и переселялись на огромные расстояния. В этих переселениях участвовали не только кочевники-скотоводы, но и варвары-земледельцы, особенно если скотоводство у них не было резко отделено от земледелия; они либо сами стремились расширить территорию своего расселения, либо их теснили более сильные соседи.

Древние цивилизации занимали широкий пояс земель, протянувшийся в Северном полушарии в зоне субтропиков и южной части умеренных широт. Именно на этой территории существовали рабовладельческие государства в Европе, Азии и Африке. И вот теперь в эту полосу возделанных земель с густым населением и богатыми городами, древними государствами и культурами устремились периферийные народы, которые до поры до времени находились как бы на втором плане мировой истории. Они отстали от передовых обществ субтропической и умеренной зоны вследствие того, что природные условия их стран были менее благоприятны для развития древних классовых обществ (речь идет именно о древних человеческих обществах с их относительно примитивными производительными силами).

Когда же производительные силы периферийных народов достигли такого уровня, что они смогли и в странах с более суровым климатом получать достаточно высокие урожаи, разводить большие стада скота, добывать и обрабатывать металлы, накапливать запасы продовольствия и других материальных ценностей, у них начался быстрый рост народонаселения, стали зарождаться классы и зачатки государственности, возросла военная мощь.

Знакомство варваров с хозяйством и военным делом цивилизованных обществ очень ускоряло их социально-экономическое и военное развитие. Многие варвары прекрасно знали военное дело соседних рабовладельческих государств, потому что служили в свое время в их войсках, нередко достигая высоких постов в армии и государственном аппарате, а некоторые представители варварской знати подолгу живали при дворах царей и императоров в качестве заложников, причем получали соответственное (римское, персидское, китайское и т. п.) образование и воспитание и хорошо знали положение в данной стране.

В конце древности и начале средневековья периферийные народы усилили натиск с севера и с юга на зону рабовладельческих государств. В III—VII вв. германские, славянские, сарматские, монгольские, тюркские, арабские и другие племена выступают против рабовладельческих империй все более мощными военными союзами. Соотношение сил между империями и варварами изменилось в пользу последних. И хотя не все рабовладельческие государства были завоеваны варварами, а некоторые и вообще не подвергались их нашествиям, все же благоприятные внешнеполитические условия для рабовладельческих цивилизаций безвозвратно миновали.

Главной причиной крушения рабовладельческой формации в общеисторическом масштабе явилось внутреннее развитие рабовладельческих обществ. Однако следует признать, что значительную роль в падении рабовладельческой формации сыграло и развитие варварской периферии. Здесь имеются в виду не только и даже не столько варварские нашествия, сколько некоторое выравнивание уровней социально-экономического и военного развития древних цивилизованных обществ и окружающих их племен и народов, поднимающихся на ступень цивилизации.

Очень примитивная по своей экономической сущности древняя формация, основанная на прямом физическом принуждении, в значительной степени подпиралась извне тем, что отсталая первобытная периферия веками и тысячелетиями была для классовых обществ источником приобретения невольников и материальных ценностей. Неравномерность общественного развития отдельных народов можно наблюдать и в последующую — средневековую — эпоху, но в других формах, однако разбирать их здесь не место.

Варварские нашествия и завоевания III—VII вв. сопровождались разорением целых областей и гибелью людей как из местного населения, так и из среды завоевателей. Крушение рабовладельческого мира и рождение феодального слились в исторический процесс, сложный и мучительный для народных масс как старых классовых, так и молодых варварских обществ,—участников великих переселений народов,— но в то же время процесс объективно прогрессивный (Как и всякий процесс, он развивался диалектически, и прогрессивные достижения в нем соседствовали с определенными потерями. Здесь прежде всего надо указать на резкое падение грамотности населения и уровня положительных научных знаний во всем средневековом мире по сравнению с древностью.).

В падении древних обществ революционную роль играло и классовое сопротивление рабов, которые вследствие сближения их положения с закрепощаемыми свободными участвовали теперь вместе с ними в народных движениях. Но чем более рабы боролись, тем невыгоднее становился их труд для эксплуататоров и тем более они стремились найти новый объект для эксплуатации. Поэтому рабовладельческий строй стихийно, но неуклонно подрывали и крупные земельные собственники, переводившие свои хозяйства с рабовладельческого пути на феодальный.

Исходя из современного уровня знаний, можно считать, что классом, покончившим с рабовладельческой формацией, были предшественники феодалов. Земельные магнаты, эксплуатировавшие внеэкономическим путем новообразующийся класс лиц, не лишенных собственности на средства производства, забирают в свои руки экономику общества, и переход к новому, средневековому феодальному обществу выражается или оформляется в переходе к новому, феодализирующемуся классу политической власти. Когда эксплуатация земельными магнатами нового низшего класса мелких земледельцев разных категорий завершается сосредоточением в их руках политической власти, начинается эпоха средневековья.

Этому сопутствуют два явления: одно из них — падение городов как оплота старых производственных отношений, как коллективных организаций свободных граждан — представляет собой лишь оборотную сторону процесса смены классовых отношений; Другое служит предпосылкой взятия власти новым классом: это сильный внешний или внутренний толчок, разрушающий старую государственную структуру. В Китае таким решающим толчком для перехода к новой формации явилось восстание «Желтых повязок», сломавшее государственную машину древнего общества и тем заставившее новообразующийся класс земельных магнатов взять в свои руки государственную власть; в Закавказье подобным толчком послужило уничтожение городов Сасанидом Шапуром II; в Западной Римской империи — варварское завоевание, причем тут дело осложнилось еще и персональной сменой состава господствующего класса, и созданием варварских королевств, которые, будучи раннеклассовыми, вместе с тем сохраняли условия и гибнущего рабовладельческого, и возникающего на его месте феодального строя. В Византии и в сасанидском Иране государственная машина не была сломлена, и тут переход к новой формации затянулся.

Как было упомянуто, во многих странах падение рабовладельческого строя сопровождалось вторжениями в них соседних племен и народов и даже завоеванием их территории, на которой завоеватели основывали свои государства—так называемые варварские королевства. Вторжения варваров, сопровождавшиеся разорением местного населения, были бедствием для народных масс древних рабовладельческих государств и тормозили развитие производительных сил в завоеванных странах. Население рабовладельческих держав, например Римской империи, по мере сил сопротивлялось этим нашествиям. Если старая центральная государственная власть не могла дать отпора завоевателям, организаторами сопротивления выступали земельные магнаты, что, кстати, способствовало росту их значения и в конечном счете взятию ими политической власти. Нередко осаду варваров с успехом выдерживали хорошо укрепленные города.

В то же время в тех случаях, когда завоеватели подвергали решительному слому государственный аппарат старых рабовладельческих империй (самый яркий пример — завоевание германскими племенами Западной Римской империи) и создавали на завоеванных землях свободные крестьянские общины, например германские (франкские) в Галлии, славянские в Византии, они объективно оказывались участниками социальной революции, хотя субъективно — по своим осознанным интересам — выступали обычно как враги местного населения, у которого отнимали землю и другое имущество, которое убивали, захватывали в плен и порабощали.

Однако внешний лагерь участников социальной революции — вторгающихся варварских племен — нельзя считать обязательным ее элементом. Ряд древних рабовладельческих обществ перешел к феодализму без вмешательства племен-завоевателей, например Армения и Грузия. Другие государства хотя и подвергались варварским нашествиям, однако уцелели, например Византия и сасанидский Иран. Иногда иноземное вторжение происходило в уже феодализировавшиеся государства (Иран, Китай). Наконец, известен и такой вариант завоеваний, когда в роли завоевателей выступали кочевники-скотоводы, превращавшие завоеванные земледельческие области в пустыню. Так, для европейских народов пагубные последствия имело вторжение с востока в 70-х годах IV в. кочевников-скотоводов гуннов, которые шли, сметая все на своем пути, разрушая города и селения, грабя и убивая местных жителей. Такие завоеватели, которые не могли внести ничего положительного в развитие завоеванных стран, тормозили социальную революцию.

Гибель рабовладельческой формации и становление феодальной сопровождались отмиранием ряда элементов древних культур — племенных, полисных, общинных — и зарождением феодальной культуры, которая имела свои особенности в каждой стране. Однако следует отметить по крайней мере одну черту, общую для всех феодальных культур,—огромную идеологическую роль государственных религий (христианства, буддизма, мусульманства) в укреплении власти феодалов над крестьянами.

Зародившись в недрах рабовладельческих (буддизм, христианство) или разлагавшихся первобытных (мусульманство) обществ, эти религии в фантастической форме выражали смутные мечты угнетенных о социальной справедливости в этом или ином мире или хотя бы об утешении в страданиях. Благодаря этому они довольно быстро распространились среди народных масс. Характерная черта названных мировых религий — выработка догм морали и подчинение морально-религиозным догмам всей жизни населения. Место первобытного наивного материализма общинных верований (в которых сами боги мыслились материальными и даже смертными) занимает теперь спиритуализм — провозглашение превосходства духа над плотью, изначальности духа и вторичности материи, а также и материальных нужд человека.

Поскольку ни одна из подобных религий не призывала к активной перестройке социальных отношений, такие религиозные учения оказались приемлемыми и для господствующих классов, которые постепенно приглушили социальный протест и в то же время подчеркнули призыв этих учений к терпению и покорности, обращенный к трудящимся. Космополитизм таких религий способствовал распространению их в различных странах.

К концу древности вследствие зарождения феодальной раздробленности, а в некоторых странах и вследствие варварских завоеваний начинают вырисовываться контуры средневековых государств.

Господствующий класс перестраивался на новые формы эксплуатации. Для этого ему было нужно получить кроме власти над возможно большим пространством земли также и политическую власть над проживающими на ней мелкими земледельцами, обладавшими собственностью на средства производства. При этом собственность последних на скот, рабочий инвентарь, жилье и подобные помещения по большей части являлась достаточно бесспорной. Сложнее обстояло дело с землей. Она могла быть собственностью отдельного представителя господствующего класса (аллод) или целой организации (например, церкви) или даже всего государства в целом. В любом случае экономическая власть над территорией и ее населением непременно соединялась с властью политической, а нередко и судебной. Таким образом, новые экономические отношения собственности существенно отличались от господствовавших в типичных обществах древности. Что касается мелких землевладельцев, то земля могла быть в арендном или ином пользовании или же оставаться и в аллодиальной собственности крестьянина либо свободной крестьянской общины (особенно в периферийных областях древнего мира или среди переселенцев из стран, где господствовали первобытнообщинные отношения). В этом случае прибавочный продукт изымался у трудящегося населения в виде налога, не принимавшего формы ренты. То же касается мусульманских стран, где теоретически все мусульмане (но не приверженцы других религий) были равны перед законом и выплачивали меньше налогов, чем немусульмане. Однако даже когда феодальный налог не принимал характера ренты, он существенно отличался от налогов, собиравшихся в классической древности, ибо те шли в какой-то мере на общественные нужды, а если и попадали просто-напросто в руки представителей господствующего класса, то все же для каждого из них налог и тем более рента-налог не были основным источником содержания и дохода. Новый характер налогов начинает складываться лишь в период поздней древности — как зачаток феодальных отношений.

Земельные владения новых магнатов становятся гораздо более самодовлеющими, чем прежние рабовладельческие; товарность их резко снижается, монетно-денежная система по большей части начинает приходить в упадок, так как налоги и поборы с мелких малотоварных хозяйств легче и выгоднее взимать в натуре. Ремесленное производство в немалой мере перебазируется из города в имения магнатов (если только те, как нередко бывало в странах Азии, сами не делали города своими резиденциями). Одновременно идет процесс аграризации городов, превращающихся нередко в укрепленные поселки преимущественно сельскохозяйственного населения, а то и вовсе хиреющих. Весьма существенно, что античные формы политического устройства вымирают и в городах, которые перестают быть оплотом и последним убежищем древних форм товарного хозяйства, основанных на свободном труде в сочетании с рабовладением.

Для перестройки всех общественных отношений, и прежде всего отношений между господствующим и новым эксплуатируемым классом, который обладал своей собственностью на средства производства, недостаточно было чисто насильственного принуждения. Господствующий класс использовал как орудие духовного принуждения народных масс те самые религиозные учения, которые создавались вначале самими массами или их идеологами в борьбе с официальной религиозной философией рабовладельческого общества. Но теперь эти учения были закреплены в жестких догматических формах, которые устраивали пришедшие к власти верхи общества.

Такой способ производства, при котором господствующий класс землевладельцев, базирующийся на феодальной собственности, соединенной с политической властью, эксплуатирует путем внеэкономического принуждения (т. е. не через рынок, а посредством физического и духовного, насилия) непосредственных производителей — крестьян и ремесленников, не лишенных собственности на средства производства, за исключением земли, называется феодальным(Термин «феодализм» происходит от слова «феод», обозначающего особый вид условной земельной собственности, связанный с личной службой (обычно военной) нижестоящего феодала (вассала) вышестоящему феодалу (сеньору); но в марксистской исторической терминологии употребляется в изложенном здесь более широком смысле.). Конечно, картина становления феодальной экономики была более сложной, нежели описанная нами (и, как мы предполагаем, основная) линия ее формирования. Достаточно упомянуть о разнообразии способов ведения хозяйства в средневековой общине зависимых крестьян; или в феодальном поместье, или в ближневосточных крестьянских хозяйствах, располагавшихся на государственной земле, а эксплуатировавшихся чиновниками. Однако ни черты общинного коллективизма, ни элементы кооперации, специализации и разделения труда в поместье не могут заслонить главного признака производственной структуры феодального общества — господствующего удельного веса мелкого частного производства крестьян и ремесленников, обладающих собственностью на средства производства и в то же время эксплуатируемых противостоящим им классом. С развитием феодального способа производства было достигнуто соответствие между относительно примитивными орудиями труда и мелким частным производством. Именно поэтому на определенной ступени общественно-экономического развития переход к феодализму стал исторической неизбежностью.