| Главная » Статьи » Дискуссионные материалы » Свободная трибуна |
Рабочие и власть в Харькове с 1920 по 1933
Eric Aunoble
Рабочие и власть в Харькове с 1920 по 1933, по материалам областного архива
Тетради Рабочего Движения (Париж), №13-14-2001 г.
Перевод с французского - автора статьи. Недавнее падение Милошевича позволило журналистам лишний раз представить рабочий класс как «привилегированный» для сталинских режимов. С этой точки зрения политическая забастовка шахтеров города Колубара как бы была сенсацией... Нет надобности напоминать тем, кто формирует общественное мнение, про многочисленные бунты польских рабочих, венгерскую революцию или манифестацию в восточном Берлине в 1953 г. ... Все это, безусловно, отражает социальные предрассудки, среди которых значительное место занимает вера в высказывания властвующих мира сего. Историография также часто принимала на веру сталинские прокламации. Распад СССР вновь поставил вопрос о сталинском «классовом анализе». Но с этого времени на первое место выходит «идея, что поведение рабочих по отношению к режиму определялись факторами материального порядка» (Ж.П. Депретто). Если мы не можем отрицать значение условий существования, остается справедливым только то, что эта пояснительная схема представлялась бы менее естественной при ее применении к другим социальным группам, таким как крестьянство или интеллигенция. Ограничивая рабочего, как существо нуждающееся, мы вновь повторяем очень древние клише. Особенно уменьшаются шансы существования «политической психологии рабочих» (С.В. Яров), тем не менее, они возможны, благодаря доступу к архивам. Отсутствие политического сознания, как результат порабощения, становится исходной гипотезой. Она позволяет объяснить примыкание множества фракций рабочего класса к сталинской политике, мотивируя это жаждой социального продвижения. Готовя диссертацию о коммунах, мне пришлось много работать в архивах Харькова; я обращал внимание на дела, касающиеся рабочих, были ли их симпатии направлены на сотрудничество, или на бунт. Семьдесят семь папок, изученных во время поисков, посвящены рабочим. Это, главным образом, дела партии (женотделы, ЛКСМУ, ячейки на предприятиях), но также и государства (администрация предприятий). Эти источники не являлись предметом систематического изучения, но все же открыли мне другое понимание отношений к власти, например, отношения, сложившиеся между рабочими и руководителями в период с 1920 по 1933. Данная статья не преследует иной цели, кроме как ознакомить читателя с моими выводами. 1920: шефствовать
Архивы партии за 1920 содержат отчеты трех «женских общегородских собраний делегаток», а также отчет обо всей подготовительной работе (общие собрания предприятий или отчеты активисток женского отдела). Чтобы понять функцию этих собраний вне структур советов или партий, необходимо вернуться в прошлое.
В Харькове, одном из самых больших городских промышленных центров царской империи, рабочие, безусловно, имели большой революционный опыт. После вооруженной демонстрации в ноябре 1905 года, уже декабрь был свидетелем нескольких рабочих восстаний на железной дороге и на заводе Гельферих-Саде (переименованный после революции в Серп и Молот). Но если рабочая активность вновь возрождается в 1917 г., Совет, разделенный на примирителей и пробольшевиков, не взял власть в ноябре того же года. С этого момента политическая ситуация в городе зависит исключительно от внешних военных вмешательств. Город в руках красных с января по апрель 1918 года, затем с января по июнь 1919 г. Он дважды переходит из рук в руки. Жестокость большевистских руководителей в Украине лишает их народной поддержки, что объясняет оба поражения. Жестокость немцев, украинских националистов, затем Деникина обусловили переход города в руки советской власти. Но после окончательного взятия города в декабре 1919 года речь уже будет идти о том, чтобы быть более осторожным в политическом смысле, принимая во внимание желание населения. Это объясняет проведение «беспартийных конференций» среди женщин, крестьян или рабочих. Они вписываются также в общую заботу о возвращении беднейших классов в политику, тогда, когда покинуты были советы. Для коммунистических активистов это означает возврат к политической работе среди рабочих масс после двух лет конспиративной и/или военной деятельности. При чтении отчетов начала 1920 г. просматривается, что активисты реагируют по-разному на недоверие городского и деревенского населения. После неудач пропаганды и агитации, некоторые ратуют за систематическое применение силы. В противоположность этому взгляду на вещи, другие относят народную недоброжелательность к самой манере поведения активистов: «никому не приходит в голову брать с собой хотя бы старые газеты, чтобы грамотно спорить с крестьянами. Путешествуют как (царские) чиновники, которые отправляются с ревизией из уезда в уезд».* Женотделы компартии Харьковсой области создаются в январе 1920. Их поле деятельности, естественно, очень широко: не только политическое воспитание, но также и социальное, и профсоюзное. Приступая к совершенно новому типу деятельности, активистки преисполнены энтузиазма и чувства самоотречения, далеких от цинизма или горечи своих вышеупомянутых товарищей-мужчин. «Протоколы общих собраний работниц фабрик, заводов и советских учреждений г. Харькова по выборам делегаток на безпартийную женскую конференцию» ярко освещают «восстановление регулярных встреч» между активистами и рядовыми трудящимися. Большинство протоколов очень лаконичны, отражают только число присутствовавших работниц и имена выбранных делегаток. В 15 собраниях (среди которых 7 по промышленным предприятиям), тем не менее, спор более широк, благодаря наличию противоположных мнений. Меньшевики выступают в пяти собраниях, и наказ, который они предлагают, принимается трижды против мандата КП(б)У. Организация беспартийной конференции партией также вызывает недоверие. Так некоторые работницы отказываются от наказа КП(б)У под предлогом своей беспартийности. Два других общих собрания отказываются от голосования по партийному списку, отдавая предпочтение голосованию по личному составу. Наконец, принятый наказ КП(б)У сопровождается оговорками: утверждается «полное право голосовать, вносить предложения других партий, однако, в тесном согласии с интересами всех работниц», настаивают, «отбросив узко партийные споры, работать исключительно в интересах пролетариата и советской власти» Различные эти голосования отражают чисто политическое недоверие: вопросы партийной или фракционной работы выносятся на повестку, но не ставятся вопросы улучшения условий жизни, хотя они невероятно тяжелые. Так как эти оппозиционные стремления проявляются только в среде администрации и в руководящих службах, работницы промышленных предприятий могут показаться более благосклонными к большевизму. Но это по многим причинам не является правдой. «Мультипартизм» реже встречается в рабочих собраниях, чем на собраниях служащих, и, чаще всего, ограничивается союзниками с большевиками («боротьбисты» ,т.е. украинские левые эсеры). Широко представленные отрасли промышленности являются и наиболее архаичными (табачная, швейная, бумажная). Способы самовыражения там более просты и/или примитивны. Так, 28 января 1920 г., «работницы [первой табачной фабрики] в виду недоверия со стороны делегаток конференции и непонимания ими политической значимости этой конференции оставили общее собрание». В мае общее собрание тех же работниц голосует (подавляющим большинством голосов) за резолюцию о не выходе на работу в связи с ... крестным ходом! Другие документы рисуют поразительную картину разногласий рабочих в 1920 году. Шестьдесят записок, написанных делегатками собрания, случайно сохранились в одной папке. Речь идет о записках, направленных «товарищам делегаткам» в президиум съезда.. Направляются прошения принять меры против какого-либо хозяина, буржуя, соседа или против сотрудников по работе. Делегат паровозостроительного завода (ХПЗ), одного из самых крупных заводов Харькова, ожидает прибытия агитаторов, чтобы противостоять рабочим — приверженцам «власти, похожей на власть Деникина». Заявления активистов довольно наивны. «Да здравствует Советская власть! Да здравствует коммуничистская [так написано] партия дорогих наших освободителей!» — провозглашает одна из участниц собрания. Одна работница еврейской национальности благодарит выступающего, коснувшегося в своем докладе национального вопроса. Благодаря ему, «мы, евреи, потеряли много врагов.» Эти заявления исходят от людей, сознающих свою неполноценность. Одна из участниц пишет в конце своей записки: «Я темная и неграмотная. Я темная работница». Политические знания, действительно, слабые: тогда как в одной записке спрашивают, почему висит портрет Ленина, а не Троцкого, в другой — жалуются, почему наоборот! Цели конференции упоминаются только в пяти записках. Две из них выступают против меньшевистского влияния, витиевато или подхалимски. Остальные три выражают раздражение борьбой в среде аппаратчиков. Действительно, в собрании представлены «все члены профсоюзов, а не компартии». Кстати, в другой записке говорится: «Мне кажется, мы собрались (...) не для того, чтобы судить о том, хороша та или другая партия, поэтому я предлагаю поскорее начать строить новую жизнь, а в том, хороши ли меньшевики или кто-нибудь в том же роде, мы успеем узнать в другом месте». Отвращение к политике может привести и к более глобальному отторжению: «А почему же смогли сюда проникнуть интеллигенция, и кто дал им пропуск?» Таблица однородна. Самая сильная оппозиция большевикам существует в наиболее образованных кругах, слабая — в промышленных сферах. Она стремится склонить окружающих к общему отказу от политической борьбы. В рабочей среде вопрос присоединиться или уклониться — имеет менее политическую окраску. Большевики учитывают это явление. Из протоколов подготовительных собраний после февраля 1920 года видно, что уже не допускаются неадекватные выступления и культивируется моральное и единогласное согласие. Несколько отчетов утверждают, что «общее собрание решило всецело организоваться в одну тесную семью для защиты женских интересов». Больше нет организованной оппозиции, приводящей к противостоянию. Большевики становятся более жесткими, их оправдывает победа в гражданской войне, они чувствуют, что имеют идеологическое влияние и моральное право им воспользоваться. Направление работы женотделов в сторону самых отсталых работниц подтверждает это чувство морального превосходства. Признание личных прав, общественных и профсоюзных, которые развиваются вместе с НЭПом, превращают работниц в учениц и даже ставят их в ситуацию подчинения. Мелкие хозяева, нэпманы, выступают как эрзац буржуазии. Активистки вновь приобретают, таким образом, ощущение революционной деятельности, не рискуя столкнуться с противостоянием. Они будут, в лучшем случае, пользоваться восхищением, скорее всего пассивным, со стороны своих «товарищей по классу», а в худшем, встретят конформистское безразличие. Отношения ученичества, которые устанавливаются между партией и рабочим классом, чревато опасностями. 1926— 1930: Контролировать
Тогда как массы пассивны, ибо слабо политизированы, документы 1920-х годов показывают, что недовольство не распространяется на условия жизни и на саму большевистскую идеологию. Несмотря на трудности, все декларируют свою приверженность «советской власти» и свою волю построить «новую жизнь». Зато применяемые методы для демонстрации преимуществ этих идеалов — шокируют. Тому, кто постарается немного подумать, эти методы представляются грубыми и противоречат поставленной цели. Этот вопрос вновь приобретает свою остроту при столкновении сталинского клана с Объединенной оппозицией (1926— 27).
Тем не менее, очень мало документов упоминают об этой проблеме. Дело в том, что деполитизация главенствует и в партии. Собрания и конференции принимают сугубо административные решения. Когда они решают общие вопросы, то носят больше социальный характер (против алкоголизма, религии и т.д.), чем политический, о чем пресса той эпохи дискутировала. Кроме того, тема единства (партии, страны) превращается в наваждение. Таким образом, обстановка не поощряет оппозиционные споры. В просмотренных документах плотный занавес, скрывающий реальные проблемы власти, поднимается лишь один раз на «совещании парторгов Краснозаводского районного парткомитета» в декабре 1926 года. Стенограмма воспроизводит споры между мелкими функционерами в натуральном виде. На это раз опять рассматриваемые вопросы носят более моральный, чем политический характер. Тем не менее, молодой коммунист Кон (швейной фабрики им. Кутузова) берет слово по совершенно другому вопросу. Как любопытный анекдот он преподносит собравшимся известие, что его комсомольский кружок голосовал за оппозицию! Но тут же успокаивает товарищей, которые удивляются: кружок голосовал не из политических убеждений, но потому, что возмущен теми методами убеждения, которые применяются сталинцами. Члены организации слишком поздно были ознакомлены с предлагаемым выбором, который нужно было сделать. У них не было времени всесторонне обсудить предложенные оппозицией тезисы. Они проголосовали за оппозицию с целью обеспечить гарантированное право высказывать мнение внутри комсомольской организации ей и ее представителю на заводе, некоему тов. Мекклеру. Впоследствии — облегчение! — организация опомнилась и примкнула к большинству... Отрицание «сталинских методов работы и пропаганды» вызывает почти комическое недоверие у других ответственных лиц организации. Тон документа позволяет также думать, что в мыслях мелких функционеров чудилась опасность не просто в голосовании за принятие чего либо, но в голосовании, которое было бы мотивировано и обосновано. Таким образом, партия больше не является политической организацией. Критика установленной системы власти, следовательно, может исходить только извне. Так, в воззвании об «отношении Сионистской Трудовой Партии Цеире-Цион /Гитахдут/ к создавшимся еврейским Советам» речь идет о «политическом терроре» и «грубом давлении компартии на избирателей». «Цеире-Цион» детализирует процедуру публичного голосования и беспомощность Советов под властью исполкомов, действующих бесконтрольно, анализирует последствия, когда возрастает политическая пассивность и падает активность масс на выборах. В свою очередь, коммунистическая политика «оживления Советов» ознаменуется еще большим принуждением и давлением. Анализ абсолютно точен. Но, несмотря на свое название, подпольная организация не становится на точку зрения простого рабочего. Она искажает ситуацию, жалея о лишении права голоса многочисленных в еврейской среде «лавочников». Представленный партией как гегемон, рабочий класс не выступает как полюс сопротивления. Тем не менее, после устранения оппозиции он остается потенциально значимой политической силой. Необходимо действовать любой ценой, чтобы эта сила не определилась политически, и при этом чтобы ни малейшая искра спора не исходила из рабочих низов. Великая кампания чистки партии в 1929-1930 гг. этому способствует. Только в одном районе Харькова, Петино-Журавлевском, это означало восемьдесят одно дело, среди которых 24 относятся только к промышленным предприятиям. Мы просмотрели десять из таких дел, среди которых относящиеся к наиболее известным заводам в городе: «Серп и Молот» (сельхозоборудование), «Красная Нить», «Красный Кондитер» . Применяемую процедура заседаний «комиссий по чистке» можно отнести к психологическим манипуляциям. Комиссия, состоящая из трех членов («тройка»), выслушивает каждого из членов проверяемой ячейки на заседании, чаще всего открытом для всех. Послужной список каждого «разбираемого» раскрывается и публично обсуждается. Толпа воздействует на личность, уже подавленную авторитетом «тройки». Кроме того, существует эффект «вседозволенности толпы», из зала звучат тяжелейшие разоблачения. Таким образом, сведение личных счетов используется в политических целях. Машина подавления работает эффективно. Во всех просмотренных делах бесстыдство метода оспаривается только один раз. Бунт — редкое явление: только один рабочий, который обвинен в алкоголизме, в конце концов, выкрикивает своим обвинителям: «Закрой хлебало!». В 1929 году оппозиция уже разгромлена и антитроцкизм становится ритуальным кредо. Чтобы получить одобрение рабочих, необходимо раскритиковать бывших оппозиционеров или тех, которых посчитали таковыми из-за опрометчиво высказанного слова, неодобрительного жеста. На несколько сотен упомянутых активистов, таких насчитывается 28. 18 — относятся к политической позиции: два бывших «боротьбиста» 1918—19 гг., два — приверженцы "рабочей оппозиции" 1921 года (один из которых будет общаться с анархистами группы Карелина), один — член ячейки, проголосовавший за Левую оппозицию в 1923 г., четыре — члены Объединенной оппозиции и четверо, поддержавшие исключенных из партии в 1927 г. Отмечается пять отрицательных отзывов на политический и социальный курс, проводимый компартией. Один рабочий выходит из партии, утверждая, что, «нельзя идти в партию из корыстных побуждений, как это делают многие». Другой критикует индустриализацию, утверждая, что, прежде всего, нужно улучшать условия жизни рабочих. А.В. Логвинов, 42-х летний рабочий, большевик с 1906 г., считает, что цели принятого пятилетнего плана неосуществимы. Наконец, двое рабочих отказываются участвовать в агитационных бригадах, «брошенных» на коллективизацию в деревни. Один из них опасается, что его там убьют, другой, крестьянского происхождения, «говорил, если на селе узнают, что он — член партии, палками забьют». Тяжелые условия жизни рабочих подтверждают шесть критических мнений. Четыре протеста чисто «профсоюзные» (против снижения расценок, повышения производственных норм и плохих условий труда), зато два — чисто индивидуальные (требование доплаты за соответствующую квалификацию или введение сдельной оплаты). Ни один из этих протестов не стал коллективным. Когда протесты вышли за рамки простого кулуарного спора, они привели к выходу протестующих из партии или ... персональной забастовке! Таким образом, низкий уровень политического сознания рабочего класса подтверждается. Можно даже отметить, рассматривая личные дела, деполитизацию, вызванную революцией. Значительное число членов «политического» периода революции (1917—1918) теряет связь с организацией во время эпохи «военного коммунизма». Что до тех, которые стали коммунистами в Красной Армии во время гражданской войны, то многие из них не возобновляют свое членство около 1923 года. И те, и другие возвращаются в партию только благодаря массовому набору 1924 года после смерти Ленина. Заводы не становятся очагами политической жизни. Состав ячеек слишком «молодой», чтобы передача практики и традиций рабочей борьбы от одного поколения к другому шла естественным путем. Члены партии до 1925 года не часто встречаются. Лишь только 5-я Обувная Фабрика представляет крепкую организацию, имея в своем составе значительное количество старых активистов, преимущественно еврейской национальности. Не поэтому ли среди молодых встречаются трое троцкистов и двое протестующих против повышения норм? На этом заводе исключения многочисленны, но, главным образом, из-за социального происхождения. Многочисленные «сыновья богачей» и «сыновья хозяев» стали жертвами доносов. На самом деле, это все дети еврейских сапожников ... В итоге, политические проблемы представляют собой лишь слабую часть деятельности комиссии по чистке. Основные вопросы — «вопросы быта». «Грубое отношение», «нетактичное отношение», «пьянство», «халатность», «дедовщина» по отношению к молодым рабочим со стороны старших, «многоженство» входят в повседневную жизнь ячеек завода. Среди активистов еврейского происхождения обрезание новорожденных практикуется довольно часто. В других случаях, это антисемитизм, с которым нужно бороться всегда. Таким образом, несмотря на бюрократическую коррупцию, партия может сохранить свой статус воспитателя и направляющего рабочего класса. Она восстанавливает подобие справедливости, наказывая директора завода, от которого забеременела работница и, тем самым, толкал ее к проституции. Несмотря на все это, партия подталкивает рабочих к необходимости морально себя оправдывать. Чувствуя себя неудобно, рабочие защищают себя неосознанно комично: «никто не скажет, что коммунисты совершенно не пьют, но нельзя пить, как выпивает Олиниченко», - изрекает один из них. Другой защищается: «можно ли меня упрекнуть [в антисемитизме], тогда как я занимаюсь с детьми, среди которых есть маленькие жиды?».* Рабочие морально унижены. Коммунистическая партия публично утверждает, что рабочий класс — авангардная социальная сила. Но она к нему относится снисходительно и с подозрением, согласно представлениям о народе как отсталом и диком. Далекая от мысли выражать и развивать стремления рабочих, она боится их и жестко управляет ими. По этой причине пролетарская база КП(б)У является предметом постоянного давления. Рабочие активисты не могут быть организаторами своих товарищей в оппозицию по отношению власти. Наоборот, они превращаются в доносчиков коммунистического аппарата на заводах. Таким образом, разобщенность рабочего класса еще более увеличивается. 1930—1933: порабощать
Развертывание и волюнтаристские методы руководства выполнением пятилетнего плана ставят две новые задачи. Что касается мобилизации рабочей силы, то необходимо определить характер усилий, произведенных рабочим классом в промышленности. Затем подойдет очередь описаниям отношения рабочих к корпоративным или общим последствиям «великого перелома».
«Производственные коммуны», реальность или обман? Что до первого вопроса, то появление производственных коммун является событием первостепенной важности. Со времени Октябрьской революции термин коммуна подразумевал некие принципы: добровольность участия, самодеятельность в работе, равенство между членами. Возрождение «коммунарской» организации труда на фронте индустриализации придало бы ему, таким образом, революционный характер, отражающий сознательное участие тысячи пролетариев в этом движении. Схема тем более вероятная для историков,что уже в 1931—32 годах партия и лично Сталин резко критикуют уравниловку и осуждают коммуны. Консервативный поворот как бы поставил финальную точку в разгоне масс. Эти гипотезы основывались только на публикации в прессе, единственном источнике до 1991 года. Они подтверждаются Харьковским пролетарием, городской ежедневной газетой. Впервые заводские коммуны упоминаются 9 января 1930 года, но, скорее всего, они были созданы в ноябре предыдущего года на электрическом заводе (ДЕЗ). В январе и феврале 1930 года 15 статей посвящены этой теме и упоминаются уже 39 коммун на 12 заводах города. С марта, тем не менее, уравниловка заработной платы критикуется по инициативе совета профсоюзов. Уже реже подобные публикации появляются в апреле и мае. Кроме того, они оценивают коммуны только как средство борьбы с низким качеством продукции. Это сильно смахивает на «зажим и тиски». Кстати, в конце мая некий рабочий коммунар изобличает тот факт, что «вища форма комуністичної праці стала тягарем». По его мнению, коммуны, к сожалению, стали «пасынками» государства. Он задает вопрос публично, в чьих интересах саботируется коммунарское движение. Вот история, рассказанная газетой. Та же история проясняется из архивных документов партии и администрации, и уже несколько отличается. Первоисточники ссылаются на коммуны только с начала февраля 1930. Это запаздывание по отношению к прессе не является следствием содержания книги или плохого хранения документов. Например, 6 пачек «Отчета о ходе социалистического соревнования» охватывают полностью 1929 и 1930 годы Харьковского Паровозного завода. Первая коммуна упомянута лишь 26 февраля 1930 года. Харьковский пролетарий указывает, что эта коммуна была создана в конце января, то есть после разворачивания кампании в прессе. Следовательно, пресса не отразила движения коммунаров. Она ему как бы предшествовала, доказывая таким образом, что «коммуна» является созданием «сверху». В этом, кстати, признается Н.М. Антонов. Контролер авиазавода и член партии с 1918 года, он заявляет тройке по чистке: «Парторганизация не дала надлежащего указания членам партии как проводить директиву партии по ликвидации кулака как класса, о проведении коллективизации, об организации коммун на производстве. [Подчеркнуто мной.] Путем организации коммун мы сумели бы сгладить всякие национальные уклоны и антагонизм, и тогда можно было бы уже не говорить об антисемитизме и проводить новую политику по сплошной коллективизации и организации коммун». «Национальные» проблемы присущи заводскому коллективу, однако, производственные коммуны упомянуты определенно как одна из общих осей политики КП(б)У, не имеющая никакого отношения к рабочей инициативе. Пресса пишет о показательных коммунах заводов Красная Нить, Серп и Молот или 8 марта, тогда как в то же время протоколы комиссии по чистке на тему социалистического соревнования упоминают только одну ... Остается сказать в заключение, что на уровне завода коммуны должны быть схожи с «ударными бригадами». Статистика ХПЗ производит такое же впечатление. Упомянув три коммуны в феврале 1930 года, она о них забывает до мая. С мая по август они учитывают бригады и «коллективы», вновь кампания развертывается только в сентябре, и в статистических сводках никто не придает значения этим различиям. Почему «коммуны» переживали свою ненадобность и идеологическое осуждение? Вероятно, миф коммуны прекрасно служил антииерархической пропагандой сталинского правления. С другой стороны, те, кто организовали коммуну, могли надеяться использовать ее как трамплин для своей карьеры. Кроме того, будь то коммуны или бригады, главное состояло в том, чтобы выполнить производственный план. Остается последняя причина, проливающая свет на проблему выживаемости коммун. Рабочие взяли под свою защиту структуры, которые были первоначально им навязаны. Действительно, уравниловка, осужденная прессой, является как бы реальным последствием этих искусственных коммун. В октябре 1930 г., борясь против «искривленной линии зарплаты в сторону ударничества», заводской партийный комитет паровозного завода (завпартком) своей критикой целится, между прочих, в коммуны. В цехе «тяги» (т.е. производящем двигатели для тяги), «имеются коммуны с установленной одинаковой оплатой труда, что не учитывает разряды и производительность труда по отработанным часам. Такая оплата отделом «экономики, труда и зарплат» не санкционирована». Семь месяцев спустя, «Пленум [комитет партии] отмечает, что, несмотря на численный рост производственных коммун, имеют место отдельные случаи дезорганизации, [это обусловлено] главным образом, уравниловка в распределении общих заработков, тогда как коммуны не являются однородными, что касается и уровня квалификации рабочих. Пленум в лице секретаря парткома обязывает [все свои организации] проводить большую разъяснительную работу, которая обеспечила бы организацию производственных коммун, исключительно по низовой инициативе. И в уставах отмечено [мы бы устанавливали], что распределение общего заработка производится в строгом соответствии с квалификацией и разрядами рабочих, [и нужно неустанно разъяснять] разницу между производственной коммуной и ударной бригадой, (...) что, по сути, сводится к тому, что коммуна (...) дополняется, по мере своего развития, бытовым коллективом рабочих»* Ни один документ не позволяет делать вывод о существовании каких-либо «бытовых коллективов рабочих». Что до «низовой инициативы», то она выражается именно в защите уравниловки, против которой так борется власть. Ударная бригада и коммуна были задуманы как структуры, позволяющие обеспечить социальный контроль и, в то же время, увеличивать производительность. Фактически, юридически защищенная уставным договором Коммуна превращается в островок коллективного сопротивления перед лицом раздробления и непрерывного давления сверху. По этой причине в 1931 году власти насильственно продвигают «хозрасчетные бригады», устав которых не содержит пункты о гарантированном заработке, но предусматривает, наоборот, обязательную высокую производительность. На первый взгляд, коммуна больше родственна дореволюционной артели, то есть группе рабочих, принятых на работу как единая производственная единица. Таким образом, рабочие, тесно связанные между собой и разбитые на маленькие группы, пытаются защитить свою зарплату, отказываясь от насильственного «социалистического соревнования». Такое сопротивление архаично, примитивно, но единственно возможно в сложившихся обстоятельствах. Политика рабочих С начала великого «перелома» власти почувствовали возможную эволюцию в настроениях рабочих. Подводя итог отчетного года 1928\29, руководитель статистического отдела паровозного завода делил рабочих на три категории. Во главе коллектива идут активные участники социалистического соревнования, улучшившие свои показатели. Затем те, которые, как прежде, формально примкнули к движению ударничества. И, наконец, те, что отказываются соревноваться, «объясняя свое нежелание возможным снижением расценок» . Такая точка зрения продиктована чисто экономическими соображениями, невзирая ни на что, и носит разрушительный характер для установленного порядка. Это и является парадоксом системы, подчинившей экономику политике, не демократизируя ее. Критиковать управленческий аппарат, обвиняя его в благоденствии на фоне всеобщей нищеты, значит непосредственно критиковать власть. Устранение сознательной оппозиции, следовательно, мера недостаточная. Власти теперь отмечают, а затем искореняют любое «техническое» отклонение. Как реакция, каждый практикует самоцензуру. Доносят, что техники-инженеры не смеют более говорить о трудностях, вызванных «объективными условиями», так как «об этом не принято говорить», «запрещается говорить» . Но естественно, жизнь возвращает эти вопросы на повестку дня. Как утверждает решение бюро парткома в апреле 1931 г., «в процессе пересмотра норм выработки, классово чуждые оппортунистские элементы и рвачи, существующие (...) на некоторых участках производства, попытаются воспользоваться нездоровыми настроениями в некоторых группах рабочих, недавно прибывших на завод, [они попытаются] вредить (...) работе по пересмотру норм»* Как это ни парадоксально, прогноз оправдывается. В конце мая два активиста, Перец и Дубинин, выступают во время открытого собрания партийной ячейки: «Необходимо экспорт из [Советского] Союза сократить, так как он идет в ущерб обеспечению продовольствием рабочих; планы заводом не выполняются из-за плохого снабжения рабочих, кооперация плохо работает; неправильно партия добивается мобилизации средств, путем повышения цен и некоторых налогов; в партии бюрократизм, партия села на мель, забывает интересы рабочего класса и все решает сверху» . Заклейменные как правые оппортунисты, они исключены из партии и сняты со своих должностей в цеху. Дубинин также отозван из горсовета. А поднятые проблемы, тем не менее, реальны, это признается в тесном кругу. Директор завода заявляет на пленуме завпарткома: «Нельзя сказать, чтобы наши рабочие были такие требовательны, но надо кормить лучше и не так, по-свински, как сейчас (...) Рабочий знает, что у нас многого нет, он не требует, но, одновременно, рабочий видит, что мы не умеем работать и то, что даем, в безобразном виде». Выражение «наши рабочие» наглядно показывает, что руководители не намерены опираться на сознание рабочих. Они пытаются их держать в руках, регламентируя прожиточный минимум, организовывая борьбу всех против всех. «Новые формы социалистического соревнования [см. выше]», «хозрасчетные бригады [см. выше] предполагают улучшение материально-культурно-бытового обслуживания (...) рабочих», то есть ... «сдельная оплата, система прогрессивной оплаты с премиями, улучшение снабжения для ударников»*! «Различное обслуживание» предназначено для того, чтобы удерживать кадры на заводе, предоставляя им квартиры вне очереди. Если, на самом деле, власть раздает привилегии, борясь против уравниловки, то рабочие угрожают властям, требуя улучшение своего благосостояния. На тракторном заводе (ХТЗ), вступившем в строй в 1931 г., существует «секретная касса помощи ответственным работникам», кроме того, еще существуют различные продовольственные книжки специального снабжения, подчеркивающие степень принадлежности к "элите". Кандидат в члены коммунистической партии вносит петицию, чтобы столяры его бригады, члены комсомола, перешли из категории «Б» — рабочий ручного труда — в категорию «А» — промышленный рабочий. Он исключен, а два его товарища получают выговор. Борьба между пролетариями и привилегированными членами общества не абстрактна. Немецкий рабочий Юземан, работавший на паровозном заводе с 1930 года на некоторых руководителей завода и, особенно, на мастера Столяренко, того самого, что распределял квартиры инженерам, писал: «О моей производственной деятельности еще ни один капиталист не говорил плохо, а тут один коммунист, директор в социалистическом государстве, осмелился нанести такое оскорбление другому коммунисту». Разочарованный, он просит вернуть ему паспорт, чтобы вернуться на родину. "Після короткого періоду, я втратив віру в те, що в СРСР вважаються всі трудящі братами, і (...) тому відїзжаю, а ще тому, що голодаю. В Німеччині я звик получати, а не просити. Я уходжу. Ви можете бути спокійними, я помиї на свою батьківщину СРСР виливати не буду, а віддам всі свої сили на користь пролетарської революції, для радянської Німеччини, для світової революції.” Чтобы доказать свою искренность он добавляет, что его средства позволяют ему есть на обед только хлеб с маслом... Голод
Пища стала первоочередной заботой каждого. Голод уже коснулся сельской Украины в 1931. В конце 1933 он вернулся, чтобы разорять республику еще более жестоко. Как и пресса, партийные инстанции и администрация хранят полное молчание по этому поводу. Во всей массе документов нет ни одного прямого упоминания о трагедии. Но рабочие не поддаются обману. Их резкие заявления громко звучат на фоне навязанного им молчания.
Уже с июля 1932 года рабочий-коммунист ХТЗ «выступил в партийной школе оппортунистически и антипартийно, заявляя, что рабочий класс голодает, что разорившиеся колхозники ходят по домам, клянча хлеб»*. Интересно констатировать, что это мнение связывает долю рабочих с долей крестьян. Но это не всегда так. Кандидат в КП, хотя и рабочая, считает: «крестьян ограбили, хлеба им не дают, рабочим хорошо, а потому вы ничего не видите» . Возможно, это и объясняет, что первый случай классифицируется как «антипартийный», тогда как второй получает клеймо «контрреволюционного». Один из активистов, направленный в деревню, имеет смелость объявить о том, что он увидел: «Население сейчас не сознательно идет за советской властью, а подчиняется только силе». На ХПЗ и на ХТЗ каждый из четырех публичных разоблачений голода жестоко карается, чаще всего исключением из партии. Тоталитарные методы становятся изощреннее. «Итоги обсуждения вопроса о хлебозаготовках в цехах» завершаются несколькими исключениями, роспуском целой ячейки и объявлением нескольких членов партии элементами «оппортунистически антипартийными». Эти дебаты, на самом деле, были ловушками для разоблачения диссидентов! Устранение последних, естественно, не устраняет нехватку продовольствия. Недобросовестность и бюрократический цинизм — тема для черного юмора. Партийный комитет паровозного завода систематически ставит на повестку дня своих собраний вопрос об «овощах» в октябре-ноябре 1931 г. и интересуется «про хід роботи на городах», объявляя, «що треба вважати за необхідність вихідний день 14.Х об’явити штурмовим днем по уборці в городах». Печатаются целые рубрики советов «кролиководам» и прочим, а также «огородникам» в журналах, предназначенных для горожан. Плохое бюрократическое управление усугубляет голод. По мере того, как ухудшается ситуация, число жалоб на заводские столовые увеличивается. Становится известным, что на ХТЗ, при полном голоде, столовая ошибается с количеством обедов в выходные дни. Она готовит в три раза больше обедов, чем требуется! Тем не менее, как правило, выстраиваются длинные очереди и порций недостаточно. Бывают случаи, когда выдается только 20 граммов хлеба, вместо положенных 140 граммов, такое явление происходит даже во время праздников годовщины революции в 1932 году. «Фабрики-кухни» содержатся в таком плохом состоянии, что «массовые желудочные заболевания» поражают рабочих ХПЗ в июле 1933 г. Рабочие также нашли несколько металлических предметов (среди которых иголки) в своих тарелках. На тракторном заводе докладывают о «растратах и расхищениях» в рабочей столовой. Столовая инженеров и техников в «антисанитарном» состоянии. Что до хлебопекарни завода, то она производит в недостаточном количестве хлеб, имеющий вкус угля. Рабочие помещения и склады грязные, а также грязные халаты рабочих, потому что нет средств на мыло для стирки.... Резко лишенный своей структуры ускоренной индустриализацией, без независимой организации и кадров активистов, раздробленный, под постоянным наблюдением, зажатый, голодный ... рабочий класс редко восстает. Архивные дела хранят следы только двух «волынок» на паровозном заводе 25 октября и 25 декабря 1932 года. О них упомянули только тогда, когда итальянский вице-консул, находясь в Харькове, засвидетельствовал, что «уже несколько недель достаточно яркие протесты разыгрываются то в одном учреждении, то в другом, вследствие плохого распределения продовольствия» . Обе «волынки» действительно имеют место в столовых. Проследим за описанием второй "волынки", сделанной партийным бюро завода. «Волынка» произошла «в центральной столовой (...) в семь часов вечера». Это «является результатом хулиганства, которое было проявлено со стороны небольшой группы молодежи, главным образом, «фабзавучников». Но, «одновременно» признает рассказчик, основное блюдо было плохого качества: картошка была «мерзкая». Следовательно, даже если бы это не уточнялось, можно предположить, что «волынка» оказалась на самом деле хулиганством, переходящим в бунт, вызванным дурной пищей. Дежурные (представители администрации столовой, завпарткома и завкома профсоюза) допустили распространение беспорядка от стола к столу. Успех бунта был обеспечен присутствием множества рабочих, закончивших смену, у которых не было причин здесь находиться. По мнению рассказчика, было также много нетрезвых рабочих. В докладе не упоминается ни о каких телесных повреждениях, ни об агрессии. Не создалось впечатления, что выдвигались какие-либо четкие требования, создавались инициативные группы. Выступления, спонтанные, бессловесные, являются лишь реакцией на невыносимые условия жизни. В общем-то, эта реакция достаточно сдержанная. Возможно, вид истощенных крестьян, появившихся в городе и просящих милостыню, сглаживал ощущение несчастья в самих рабочих. Стоит подчеркнуть и другой факт. Бунт инициирован молодежью. Несмотря на отсутствие у них «профсоюзной» культуры, следовательно, они не были столь управляемы, как думалось. Правда, другие документы показывают их конфликтующими со старшими. Но конфликт между поколениями не является что-то новым в мире рабочих. Власть даже сумела направить молодежь на старших в определенные моменты. Но здесь смелость вызвала недовольство властей. Чего не хватило в тот раз, так это организации, сплачивающей порыв молодежи с опытом старших. На второй день после беспорядка бюро завпарткома собирается на экстренное заседание. Принятое 26 декабря решение гласит по порядку: · исключить участников беспорядка из комсомола; · усилить охрану и контроль в столовой; · «поставить вопрос об улучшении обслуживания рабочих»; · развернуть компанию в печати по этому поводу; · возбудить уголовное дело в этих службах. После забастовки 25 октября решено: 1. создать следственную комиссию; 2. выявлять враждебные элементы, ответственные за беспорядки; 3. организовать коммунистов для борьбы с «контрреволюцией»; 4. довести дело до прокурора; 5. обратиться в совхоз «Красный партизан», направить 5 вагонов овощей к следующему дню; 6. пересмотреть расписание обеденного перерыва по цехам; 7. навести порядок в системе талонов во избежание очередей; 8. организовать распределение в столовой. Позже несколько ответственных за снабжение работников получили выговор и/или были уволены. Перечень принятых мер дает представление о менталитете руководителей. Они начинают с репрессий, потом разворачивают идеологическую мобилизацию сил. И только потом занимаются устранением некоторых причин, причем второстепенных, возникшего недовольства. Затем они бросают несколько козлов отпущения на расправу народному гневу. Обращаются с рабочими, как со скотом: сначала бьют палками, затем дарят надежду на морковку, а затем машут красной тряпкой, чтобы разъярить и направить на воображаемых врагов. * * *
Эти несколько замечаний не претендуют на исчерпывающее освещение вопроса отношений между рабочими и властью при советском режиме. Хотя набор источников однороден, я уже указал, что широко рассматривалась тема систематических попыток решения рабочего вопроса. Например, я практически не коснулся архивов профсоюзов.
Кроме того, сосредоточившись на отношениях с властью, я оставил в стороне социологические проблемы. Я только упомянул массированную пролетаризацию для выполнения первого пятилетнего плана, а надо было отразить описанные явления тяжелых условий жизни рабочих до 1917 года, рассказать, как таяли рабочие кадры во время гражданской войны, не забыв при этом про участие тысяч рабочих в работе партии и государства. Хотя действия активистов, будь они бескорыстными или преследовавшими карьеристские цели, представляли всему рабочему классу модель оценки культурных и социальных ценностей, ранее еще не виданных. Но, на политическом уровне, точка зрения ампутируется хронологическими рамками. Начать изыскания с 1920 года — означает игнорировать революционную мобилизацию 1917 года, а также контрреволюции и беды, которые следовали одна за другой в 1918—1919 годах. Опускаются, таким образом, причины глубокой привязанности к новому режиму и причины, объясняющие растерянность и пассивность, что не менее значимо. Остается справедливым то, что источники, бесспорно, доказывают, до какой степени сталинизм был диктатурой по отношению к рабочему классу, диктатурой мелочной, повседневной, интимной. Рабочие участвовали и интегрировались в тоталитарную систему только в качестве бесформной массы, легко управляемой. На пороге 30-х годов пролетариат более не являлся ни «классом сознательности» (Лукач), ни даже организованной силой. Элементы сознания и организации были разрушены или подавлены. Документы также свидетельствуют о раннем разделении различных социальных представительств на «они» и «мы». С начала 20-х годов рабочие и "ответственные" активисты чувствуют свою принадлежность к двум различным мирам. Культурный сдвиг между ценностями «верхушки» и «низов», как продукт русского отставания, не был устранен воспитанием масс. Пролетарий-выдвиженец обязательно переходит в другой лагерь. Система привилегий расширяет пропасть между голодными и сытыми и рождает взаимную ненависть. Но общее происхождение тех и других, общая нищета в стране и тоталитарные методы руководства не позволяют конфликту конкретизироваться и развиться. Достаток - одновременно предмет зависти и беспокойства руководителей - ограничивается количественно самой системой и ее идеологией. Пролетарии не могут выражать свою враждебность. Они могут ее только направить в сторону «козлов отпущения», поставляемых режимом. Они ее главным образом направляют против опостылевшей работы, самих себя и своих коллег. Бесхозяйственность, алкоголизм и придирки отравили жизнь советского народа на длительное время. Теперь, когда плотины, сдерживающие жестокость и алчность "номенклатурщиков", рухнули, мы видим, как трудности постсоветских лет вновь толкают рабочих на путь организации и борьбы. Нить пролетарских традиций была оборвана на десятилетия. После забастовок 1932 года на ХПЗ кажется, что первая забастовка разыгралась в Харькове только сейчас на заводе Серп и Молот в ... 1993 г.! Речь идет не о том, чтобы вновь найти направление рабочей организационности, его нужно построить, почти что изобрести. Париж, декабрь 2000
| |
| Категория: Свободная трибуна | Добавил: VWR (03.05.2011) | | |
| Просмотров: 2182 |
| Всего комментариев: 0 | |