Специфика Германии – запаздывающее развитие при опережающем развитии пролетариата – создала благоприятные условия для пересаживания на ее почву бонапартизма: особенная слабость буржуазии при настоятельной потребности в преодолении раздробленности и прочих феодальных пережитков, в формировании единого национального рынка и способности защищать интересы своих торговцев за рубежом всей силой крупного государства. В то же время разлагающаяся форма старой абсолютистской монархии получила возможность безболезненной трансформации (вместе со всеми носителями соответствующих интересов – чиновничьей касты, юнкеров) в новую форму империи бонапартистского типа. (см. ниже: Ф. ЭНГЕЛЬС. К ЖИЛИЩНОМУ ВОПРОСУ.)

Буржуазия была так напугана первыми проявлениями силы пролетариата в 1848 г., что с радостью уступила революционную инициативу Бисмарку, который легко преодолевал ее парламентскую оппозицию новым милитаристским мероприятиям, ложившимся в том числе и на ее плечи: увеличению сроков службы по призыву, расходов на вооружение. Он не стеснялся действовать откровенно революционными методами в своей германской политике, с одной стороны сшибая короны, каждая из которых по легитимности ничем не уступала короне самой Пруссии, с др. стороны в ходе гражданской по сути войны с Австрией подрывая ее поддержкой революционных и национально-освободительных движений. (см. ниже: Ф. ЭНГЕЛЬС. ПРЕДИСЛОВИЕ К БРОШЮРЕ «КАРЛ МАРКС ПЕРЕД СУДОМ ПРИСЯЖНЫХ В КЁЛЬНЕ».)

Бонапарт в этом шел еще дальше, его революционная внешняя политика достигла концептуальной высоты: был провозглашен «принцип национальностей» – предтеча современного права наций на самопределение. Тогда остро стоял вопрос разделенных стран – Италии и Польши, в которых не прекращалось революционное брожение. В союзе с Сардинским королевством и Гарибальди он начал войну с Австрией за освобождение севера Италии. Гарибальди был настоящим революционером, и от такого союзника Бонапарт был бы рад избавиться, но тот в тактическом отношении действовал совершенно самостоятельно. В итоге Бонапарт закончил войну тогда, когда счел нужным для себя, не выполнив провозглашенные задачи и на половину, но взяв за услуги Ниццу и Савойю. Аналогичную политику он пытался проводить в Германии, покушаясь на рейнские провинции, но просчитался.

Вообще примечательно, как смело эти контрреволюционеры ворошили костер революции у своих границ, не боясь обжечься. "Революции – локомотивы истории". Но если достаточно быстро бежать впереди этого паровоза, то он не страшен для императора (особенно учитывая, что запасенный прежде горючий материал, служащий топливом паровозу, уже значительно выгорел). Такой "революционер сверху", ставший душеприказчиком революции, получает как бы иммунитет от внутренних смут. Главное – надо действовать в нужном направлении.

Какой контраст с тяжеловесной реакционностью русского царя Николая I, заложившего столь капитальные основы вековечной европейской русофобии! Вот где контрреволюционность не несет в себе нисколько от своей противоположности. Он хотел бы подавить революцию даже в далекой Франции (знаменитый эпизод с призывом: "Седлайте коней!"), и подавил ее в Венгрии. Без малейшей пользы для национальных интересов, только из тупого следования принципу монархической легитимности. Его медвежьи услуги (в остальной части империи революция уже была подавлена) были, разумеется, приняты Австрией, но даже ей была тягостна его беспросветная реакционность и в следующей войне (Крымской) Николай получил от нее удар в спину.

6. Империи и империализм.
 

Энгельс замечает, что буржуазия демонстрирует неспособность монопольно и длительно обладать политической властью – делит ее или с земельной аристократией (Англия), или с обладающим самостоятельностью государством (Франция), или и с тем и с др. (Германия). Только никогда не знавшая феодализма Америка выбивается из ряда.

Теперь уже можно сказать, что дело не в пережитках феодализма, а в том, что единственно устойчивая форма господства буржуазии – это диктатура, подобно короне венчающая подпирающий ее столп государства. Либеральная, республиканская, демократическая буржуазия либо быстро скатывается в реакцию, либо должна уступить место социальной республике. Такова сила противоречий, создаваемых небывало быстрым ростом производительных сил капиталистического общества. Для того, чтобы продвигать свои интересы за рубежом, нужно государство-хищник, а с хищником приходится делится. Преимущества, получаемые вне границ узкого национального рынка, служат для упрочения социального господства внутри страны.

Империализм, созданный слиянием монополистического капитала с политической властью, стал новой передовой формой национальной организации, сделавшей форму бонапартистской империи архаичной и более невозможной. Некоторое сходство можно усмотреть только у маргинальных режимов, пытающихся противостоять мировому империализму (указывать пальцем на примеры, надеюсь, не надо). Новая форма эффективно маскирует и деперсонифицирует господство "некоронованных королей", организует правильное (в смысле соответствия процедуре) обновление кадров их высшей политической обслуги. Публичность этой процедуры делает из нее великолепное шоу для развлечения масс и отвлечения их от действительного политического действия.

В заключение – обширные цитаты.

Ф. ЭНГЕЛЬС. ВВЕДЕНИЕ К АНГЛИЙСКОМУ ИЗДАНИЮ «РАЗВИТИЯ СОЦИАЛИЗМА ОТ УТОПИИ К НАУКЕ». 1892 г.

По-видимому, можно считать законом исторического развития, что ни в одной европейской стране буржуазии не удается — по крайней мере на продолжительное время — овладеть политической властью так же безраздельно, как ею владела феодальная аристократия в течение средних веков. Даже во Франции, где феодализм был полностью искоренен, буржуазия в целом лишь короткие периоды времени полностью держала в своих руках правительственную власть. При Луи-Филиппе с 1830 по 1848 г. государством правила только незначительная часть буржуазии, гораздо большая часть ее была вследствие высокого ценза лишена избирательных прав. Во время Второй республики, 1848–1851 гг., правила вся буржуазия, но всего только три года; ее неспособность проложила путь Второй империи. Только теперь, при Третьей республике, класс буржуазии в целом в течение двадцати лет держался у кормила правления, но уже сейчас он обнаруживает отрадные признаки упадка. Продолжительное господство буржуазии было возможно до сих пор только в таких странах, как Америка, где феодализма никогда не было и где общество с самого начала создавалось на буржуазной основе. И даже во Франции и Америке уже громко стучатся в двери наследники буржуазии — рабочие.

 

Ф. ЭНГЕЛЬС. ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ «КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ В ГЕРМАНИИ».1870 г.

Несчастье немецкой буржуазии состоит в том, что она, по излюбленной немецкой привычке, запаздывает. Время ее расцвета совпало с тем периодом, когда буржуазия других западноевропейских стран в политическом отношении уже находится в состоянии упадка. В Англии буржуазия смогла ввести в правительство своего собственного представителя, Брайта, лишь путем расширения избирательного права — меры, последствия которой должны положить конец всему буржуазному господству. Во Франции, где буржуазия как таковая, как класс в целом, господствовала только в течение двух лет, 1849 и 1850, при республике, она смогла продлить свое социальное существование, лишь уступив свое политическое господство Луи Бонапарту и армии. А при бесконечно возросшем взаимодействии трех наиболее передовых стран Европы теперь уже невозможно, чтобы буржуазия в Германии тихо и мирно установила свое политическое господство, если оно изжило себя в Англии и во Франции.

Характерная особенность буржуазии по сравнению со всеми остальными господствовавшими ранее классами как раз в том и состоит, что в ее развитии имеется поворотный пункт, после которого всякое дальнейшее увеличение средств ее могущества, следовательно, в первую очередь ее капиталов, приводит лишь к тому, что она становится все более и более неспособной к политическому господству. «За спиной крупной буржуазии стоит пролетариат». В той самой мере, в какой буржуазия развивает свою промышленность, торговлю и средства сообщения, в той же самой мере она порождает пролетариат. И в определенный момент, который наступает не всюду одновременно и не обязательно на одинаковой ступени развития, она начинает замечать, что ее неразлучный спутник — пролетариат — стал перерастать ее. С этого момента она теряет способность к исключительному политическому господству; она ищет себе союзников, с которыми, смотря по обстоятельствам, она или делит свое господство, или уступает его им целиком.

 

Ф. ЭНГЕЛЬС. ПРЕДИСЛОВИЕ К БРОШЮРЕ «КАРЛ МАРКС ПЕРЕД СУДОМ ПРИСЯЖНЫХ В КЁЛЬНЕ». 1885 г.

Нет, говорит Бисмарк, это другие нарушили союзный договор. На это можно ответить, что слишком простоватой была бы та революционная партия, которая для каждого вооруженного выступления не нашла бы, по меньшей мере, столь же веских правовых оснований, какие Бисмарк нашел для своих действий в 1866 году. — Затем провоцируют гражданскую войну, ибо ведь война 1866 г. ничем иным и не была. Но всякая гражданская война есть революционная война. Войну ведут революционными средствами. Вступают в союз с заграницей против немцев; вводят в бой итальянские войска и суда, ловят Бонапарта на приманку — перспективой приобретения германских областей на Рейне. Организуют венгерский легион, который должен бороться за революционные цели против исконного государя своей страны; в Венгрии опираются на Клапку, а в Италии — на Гарибальди. Побеждают — и проглатывают три короны божьей милостью: Ганновер, Кургессен, Нассау, из которых каждая была, по меньшей мере, столь же законной, столь же «исконной» и «божьей милостью», как корона Пруссии. Наконец, прочим членам Союза навязывают конституцию империи, которая Саксонией, например, была принята столь же добровольно, как в свое время Тильзитский мир Пруссией.

Сетую ли я на это? Нет, это мне и в голову не приходит. На исторические события не сетуют, — напротив, стараются понять их причины, а вместе с тем и их результаты, которые далеко еще не исчерпаны. Но от людей, которые все это проделали, можно с полным правом потребовать, чтобы они не упрекали других в том, что те — революционеры. Германская империя создана революцией, конечно революцией особого рода, но, тем не менее, все же революцией. Но что справедливо для одного, то вправе требовать и другой. Революция остается революцией, совершается ли она прусской короной или бродячим паяльщиком.

 

Ф. ЭНГЕЛЬС. К ЖИЛИЩНОМУ ВОПРОСУ. 1872 г.

В Пруссии — а Пруссия играет теперь решающую роль — наряду со все еще сильным крупнопоместным дворянством существует сравнительно молодая и крайне трусливая буржуазия, которая до сих пор не завоевала ни прямой политической власти, как во Франции, ни более или менее косвенной, как в Англии. Но рядом с этими двумя классами существует быстро увеличивающийся, интеллектуально очень развитый и с каждым днем все более и более организующийся пролетариат. Таким образом, наряду с основным условием старой абсолютной монархии — равновесием между земельным дворянством и буржуазией — мы находим здесь основное условие современного бонапартизма: равновесие между буржуазией и пролетариатом. Но как и в старой абсолютной монархии, в современной бонапартистской действительная правительственная власть находится в руках особой офицерской и чиновничьей касты, которая в Пруссии пополняется частью из собственной среды, частью из мелкого майоратного дворянства, реже — из высшего дворянства и в самой незначительной части — из буржуазии. Самостоятельность этой касты, которая кажется стоящей вне и, так сказать, над обществом, придает государству видимость самостоятельности по отношению к обществу.

Государственная форма, которая с необходимой последовательностью развилась в Пруссии (а по ее примеру и в новом имперском строе Германии) из этих чрезвычайно противоречивых общественных условий, представляет собой мнимый конституционализм; эта государственная форма представляет собой как современную форму разложения старой абсолютной монархии, так и форму существования бонапартистской монархии. В Пруссии мнимый конституционализм с 1848 по 1866 г. прикрывал и затушевывал лишь медленное гниение абсолютной монархии. Но с 1866 и особенно с 1870 г. переворот в общественных условиях, а тем самым разложение старого государства, происходит у всех на глазах и в колоссально возрастающих размерах. Быстрое развитие промышленности и особенно биржевых махинаций вовлекло все господствующие классы в водоворот спекуляции. Ввезенная в 1870 г. из Франции коррупция развивается в широком масштабе и с неслыханной быстротой.

окончание >>>